Иные - Яковлева Александра
Снова затарахтело, Лихолетов отпрянул от окна. Но Волк, выбив прикладом остатки стекла, приладил на стол пулемет и дал по лесу широкой дугой, отщелкав весь магазин. Стоны раненого смолкли. Затем раздался короткий свист — это Лиса подавала сигнал, что все чисто.
Лихолетов вышел из домика, чтобы оглядеться. Тень, обмякшая у дерева, оказалась немецким штурмовиком. Его окровавленная нога застряла в медвежьем капкане, который он так и не смог разжать. Тело было похоже на решето. Еще два штурмовика с нашивками-молниями на плечах лежали неподалеку, у каждого по пуле в голове. В черной глазнице четвертого блестело лезвие ножа. Из зарослей чубушника вышла Лиса. Наступив штурмовику на голову, вытянула свой нож, обтерла лезвие о штанину.
— Наследили, ох наследили! — причитал Егерь. Он вышел из лачуги следом за Лихолетовым, на всякий случай прихватив винтовку.
Вдруг грохнуло, одиноко и оглушительно. Во лбу у Егеря раскрылся темный цветок, побежало красное, заливая глаза. Старик покачнулся и упал, лязгнув бесполезной винтовкой. Вжав голову в плечи, Лихолетов заозирался по сторонам — откуда выстрелили? — и увидел Медведя. Медведь опустил дымящийся дробовик.
— Ты чего натворил?! — заорал на него Лихолетов. — А паспорта?! Мы как теперь, по-твоему, домой вернемся?
За время службы он давно усвоил: там, где стреляют, нет места состраданию. Для таких, как Медведь, аргументы вроде «это мирный человек» или «он же старик» все равно что пустой звук. Но командира, похоже, не волновала даже собственная шкура.
— Не было приказа вернуться, — сказал он ровно.
Пустая гильза упала в траву, и Лихолетов понял, что, назначив Медведя главным, Петров выдал им всем билет в один конец.
1. Моя нога… Моя нога… (нем.)
1. Моя нога… Моя нога… (нем.)
Аня
Дом стоял сразу за поворотом тропы, у большой дороги, втиснутый каменными боками между двух старых сосен. Многооконный, с широким двором и конюшней на четыре стойла, он напоминал скорее гостиницу. Только для гостиницы здесь было слишком тихо и запустело.
— Мы пришли, — сказал Макс, отпирая калитку.
Аня прошла во двор, чисто выметенный, но без признаков какой-либо живности. Из расколотого пня под старой яблоней торчал колун — им явно пользовались время от времени. Вокруг пня золотилась свежая щепа: кто-то совсем недавно колол дрова.
— Что это за место?
Макс взбежал по каменной лестнице и отомкнул навесной замок собственным ключом.
— Добро пожаловать в мой дом, — сказал он и распахнул перед Аней дверь.
— Твой дом? — Аня переступила порог и огляделась. — А как же замок?
Она оказалась в просторной и удивительно пустой комнате. Кажется, раньше здесь была гостиная, но от нее остался только длинный обеденный стол с единственным стулом и массивный буфет с покосившейся дверцей. За мутным стеклом белела посуда. Только кованая люстра на цепях под потолком и медвежья шкура у камина говорили о том, что раньше это была совсем не бедняцкая лачуга.
— В замке я стал жить с одиннадцати лет, — сказал за ее спиной Макс. — А здесь… Здесь я родился.
Медленно, словно пробуя пол на прочность, он прошел вдоль гостиной. Поставил корзинку на стол и коснулся спинки стула, закопченной стены. Поправил потемневшую от времени картину — ружья и мертвые фазаны на ней едва угадывались.
— Мои родители держали здесь что-то вроде постоялого двора для охотников, — сказал он, отдернув пыльную занавеску и выглянув в окно. — Теперь дом принадлежит мне. Как память — о них и обо мне прежнем.
— Что с ними случилось? Почему здесь так пусто?
В скудной обстановке было сложно отыскать детали, которые бы рассказали Ане о родителях Макса хоть что-то. Она заглянула в буфет, но тарелки в нем были самыми обычными — белыми, с трещинами и щербатыми краями.
— Насколько я знаю, отец погиб на войне за кайзера, а мать умерла во вторых родах, но к тому времени я уже не жил с ними. Дом знавал и лучшие времена. Поначалу все шло неплохо, комнаты на втором этаже никогда не пустовали. Потом… — Он улыбнулся и виновато развел руками. — Потом это случилось впервые.
— Твой дар? — Аня подошла ближе к окну. В стылом доме ей стало зябко, но в обманчивых солнечных лучах было как будто теплее. Макс притянул ее и обнял за плечи. Спина прижималась к его животу, и Аня чувствовала, как Макс дышит глубоко и размеренно.
— Тогда я, как и ты, считал свой дар проклятием, — пробормотал он ей куда-то в макушку. — Я не сразу понял, как действует эта сила. Иногда, стоило мне только подумать, слова сами вырывались, и я… Не мог это контролировать. Даже не мог понять, чего действительно хочу…
Он замолк. Его дыхание согревало шею. Аня закрыла глаза, наслаждаясь этим теплом. Макс молчал долго, и она мягко подтолкнула его:
— Что-то произошло? Ты напугал кого-то?
Он шумно вдохнул, зарываясь носом в ее волосы.
— Мой отец был грубым человеком. Жестоким. Если ему что-то не нравилось, он срывался на мне или на матери — кто первым подвернется. Удар у него был крепкий, взвешенный. Он не использовал кулаки, предпочитал кнут и никогда не оставлял следов на лице или шее, чтобы не смущать постояльцев. Переживал за репутацию.
Макс горько усмехнулся. Ане захотелось обнять его в ответ, но она боялась спугнуть откровения неосторожным движением или взглядом. Поэтому просто обхватила его запястья и крепче прижала к себе. Прошептала:
— Это бесчеловечно, Макс. Мне так жаль.
На память пришел Пекка: как он, взявшись за ухват, заслоняет маленькую Анники от озверевших односельчан.
— Ты пытался защитить маму, да?
— Да, — ответил Макс глухо. — Но стало только хуже. Однажды, когда мне было шесть или семь, он так меня избил, что я несколько дней не вставал с постели. А потом… У нас тогда жила старуха, в комнате под самой крышей. Какая-то паломница. Вряд ли она что-то слышала — отец любил все делать на конюшне. Но она приходила ко мне — пока я лежал почти без сознания, а мать была занята на кухне. Смазывала раны, шептала что-то, водила горячими камнями по груди… Странные были камни, никогда таких не видел больше…
Он вдруг тихо рассмеялся.
— Все это похоже на бред, правда? — Макс разжал объятья и потянул Аню за руку к лестнице. — Пойдем, покажу тебе свою комнату.
Они поднялись по скрипучим истертым ступеням на второй этаж. У лестниц в давно покинутых домах обычно серые от пыли перила и рассохшиеся, хлипкие балясины. Но эта лестница, как и остальной дом, выглядела на удивление крепкой и чистой.
— Даже паутины нет… — пробормотала Аня, крутя головой по сторонам.
— Ганс иногда приходит, следит за порядком, — объяснил Макс. — Я могу доверить это место только ему.
Они поднялись на балкон, который нависал над гостиной. Сверху пространство казалось еще более пустым и оттого безжизненным. Словно они с Максом были двумя призраками, которые случайно залетели сюда через слуховое окно и теперь парят под крышей, в перекрестьях потолочных балок. Аня с легкостью могла представить полнотелую женщину, которая суетится, накрывая на стол, и хмурого мужчину, чем-то похожего на Макса, — как он сидит во главе стола, широко расставив ноги, и недобро поглядывает то на жену, то на притихшего сына. Они возникли перед ее глазами почти как живые — будто на реальность наложили кинопленку.
Только корзина для пикника, которую собрал для них Ганс, напоминала о том, кто на самом деле жив, а кто — уже призрак прошлого.
Балкон уводил в темный коридор с несколькими одинаковыми дверями друг напротив друга. Макс открыл ближнюю, у самой лестницы. Комнатка оказалась такой же пустой, как и гостиная: только детская кровать без матраса, на низких ножках, с расписанным вручную изголовьем, шкаф в углу да несколько деревянных игрушек. Игрушки — лошадка на колесиках и солдатики — были аккуратно выставлены в ряд на подоконнике. Аня подошла к ним ближе: у одного из солдатиков лицо было замотано какой-то тряпкой. Она осторожно сдвинула повязку, и ее палец провалился в дыру. Челюсти солдатика сомкнулись. Ойкнув, Аня выдернула палец и, изумленная, обернулась к Максу. Тот засмеялся.
