Аттестат зрелости 2 (СИ) - Рюмин Сергей

— Я знаю, кто это сделал! Знаю. Это он… Он!

— Кто? — спокойно спросил майор.

— Это… Это… Это… — Дмитрий попытался что-то сказать, но у него не получалось. Он только беззвучно, как рыба, открывал рот. — Он… Колдун…

Он схватился руками за голову, застонал, закричал:

— Я не могу сказать! Не могу! Мне больно!

Майор милиции вскочил, открыл дверь кухни, крикнул:

— Врача сюда! Срочно!

Вместе с врачом «скорой» они отвели Дмитрия в комнату, уложили на кровать. Врач вытащил шприцы, достал ампулу с лекарством.

Аглая Стефановна, стоя в дверях, плакала, глядя, как сыну вводят внутривенно успокоительное.

— Что за колдун-то? — словно невзначай поинтересовался майор, встав рядом.

— Не знаю, — пожала плечами Аглая Стефановна. — По осени сначала сына, потом мужа ни с того, ни с сего вдруг разбил паралич. Их в областную неврологию положили. А потом вдруг так же неожиданно они выздоровели. Я краем уха слышала, что это месть колдуна за то, что Дмитрий какую-то девочку обидел.

— Какую девочку? — заинтересовался майор.

— Не знаю, — огрызнулась Аглая Стефановна. — Понятия не имею. Он вообще скромный мальчик. Мухи не обидит.

— Ладно, разберемся! — заявил майор.

Maman и Альбина вернулись после обеда, к трем часам, держа в руках объемные сумки. Я успел позаниматься и даже сварил суп. Харчо. Говядины у нас в морозилке было много. А maman, уходя, вытащила замороженный кусок мяса с косточкой на полкило веса.

— Суп-харчо! — торжественно объявил я, забирая у maman тяжелую сумку. Разумеется, в первую очередь у maman. Потом уже у Альбины.

— Здорово! — улыбнулась maman. Альбина слегка нахмурилась, сводя брови вместе на кукольном лице.

— Пойдём помогу.

Я подхватил Алькину сумку и потащил в её квартиру.

— Минут через пятнадцать приходи на харчо, — пригласил я. Алька улыбнулась.

— На второе макароны? — спросила она.

— Ага, с котлетами!

Дома maman примеряла обновки. Закупились они основательно.

— Хорошо, что ты денег дал, — не оборачиваясь, заметила она. — В универмаге на Почтовой осенние сапоги выкинули. Гэдээровские и недорого. И очередь совсем небольшая.

— Алька твоя, — снизив голос, сообщила maman, — на рынке у спекулянтов белье кружевное купила. Сегодня тебе похвастается.

Она хихикнула. Я покраснел.

— Да я тоже разорилась, — вздохнула maman. — Комбинашку себе взяла у них.

Maman вздохнула и криво улыбнулась:

— Потратились мы, сынок… Спасибо тебе!

Она привстала, чмокнула меня в щеку.

— Добытчик ты у меня!

Звонок в дверь раздался крайне не вовремя, совсем не вовремя. Мы втроём приступили ко второму блюду.

— Кто там еще? — недовольно вздохнула maman, слушая, как кто-то очень нетерпеливый нажал кнопку звонка и не думал её отпускать. Альбина тоже скривилась. Я напрягся. Такая настойчивость меня, честно говоря, напрягла.

— Я открою, — сказал я, поднимаясь. У самой двери я накинул «каменную кожу». Не нравилась мне эта ситуация. Тем более, что сегодня ночью Амельченко-старший получил свою долю «люлей». Звонок не унимался.

Я сдвинул засов-щеколду и рывком открыл дверь, чуть не прибив стоящего за ней. В нашем доме двери были крепкие, толстые, деревянные, не фанерные и открывались наружу. Такую просто так не выбьешь.

Толстяк Димочка, Амельченко-младший, вовремя отскочил, а то получил бы по лбу. В расстегнутой дубленке, дорогой норковой шапке на затылке с круглыми бешеными глазами он занес вверх левую руку, чтобы дальше долбиться в дверь, а тут увидел меня, растянул рот в радостной улыбки и прошипел:

— Ты! Это ты!

Он поднял правую руку. Один за другим щелкнули три негромких выстрела, словно удары пастушьего кнута. Небольшой пистолетик, почти незаметный в его руке, я сразу не разглядел.

Я был одет в облегающую футболку и спортивные штаны. Пули даже не пробили одежду, осыпались мятым горохом вниз.

— Как ты задолбал! — в сердцах выкрикнул я, швырнув в него параличом. Дмитрий осел на пол. Я огляделся по сторонам. Никто из соседей (на площадке были еще две квартиры) так и не вышел. Я вытащил у него из руки пистолетик, подобрал гильзы, пули. Наложил на него конструкт подчинения и сказал:

— Ты всё навсегда забудешь! Уходи!

Однако, прежде чем наложить отменяющее паралич заклинание, я на всякий случай пошарил у него по карманам. Из внутреннего кармана дублёнки, который застегивался на молнию, я вытащил плотный конверт, подписанный «А. К.». Открыв его, обнаружил свои фотографии и отпечатанный на машинке лист бумаги. Поспешно сунул его за пояс.

А потом… Потом заклинание отмены паралича, точнее отмеренный импульс «живой» силы, и вперёд:

— Уходи и всё забудь!

Дмитрий, как лунатик ночною порой, пошел вниз по лестнице на улицу.

— Замерзнет, — сзади буркнула Альбина. — Он же не застегнулся даже.

Она с maman стояли в дверях позади меня и наблюдали всю эту картину.

— Да и хрен с ним! — выругался я, заталкивая их обратно в квартиру. — Если бы не ты, он бы не пришел! Зря я тебя послушался!

— Грохнул бы их обоих и дело с концом! — добавил я вполголоса, приблизив своё лицо вплотную к её лицу. — Гуманистка!

Альбина отшатнулась от меня, обиженно сжала губы в гузку, шмыгнула кукольным носиком, закрыла лицо руками и бросилась на кухню. Maman поспешила ей вслед, бросив мне:

— Ну, вот! Зачем девочку обидел?

«Девочку?» — я мысленно плюнул и ушел к себе в комнату, плотно закрыв за собой дверь. Уж мне было, чем заняться!

Глава 33

Глава 33

Даёшь посевную!

Неделя каникул до следующих выходных пролетела незаметно. В субботу я собрался ехать в деревню. Один. Без maman и Альбины. Зато с дубками на посадку. Снег еще не везде сошел, поэтому я дополнительно обработал полутораметровые саженцы «живой» силой, которая должна была дать дополнительную защиту от холода.

Извиняться в тот вечер я перед Альбиной даже не подумал. А она ушла к себе, не соизволив попрощаться.

«Значит, кому-то другому будет демонстрировать своё новое красивое белье», — подумал я и, к своему удивлению, не почувствовал никакого морального дискомфорта.

За всю неделю Альбина к нам так ни разу и не зашла, ни на ужин, ни утром перед работой за maman. Maman несколько раз порывалась со мной поговорить, но я отмахивался и поспешно сбегал в свою комнату.

Конечно, меня беспокоили некоторые неудобства, связанные с гормональным выхлопом. Всё-таки я уже привык пару-тройку раз в неделю ночевать у Альбины. А тут резкое отлучение от «сладкого», да еще молодого растущего организма… Но вот любовных томлений я, к своему удивлению, у себя совсем не наблюдал. Скучать скучал, но чтоб особо переживать, плакать в подушку… Даже со Светланой разрыв для меня прошел намного болезненней.

Вся эта ситуация продлилась до четверга. Maman наконец не выдержала, вечером после ужина решительно ворвалась в мою комнату:

— Нам надо поговорить, Антон! — грозно заявила она.

— Надо? Говори! — обреченно вздохнул я.

— Что ты делаешь с Алечкой? Она целыми днями плачет!

— Я с ней ничего не делаю, мэм! — открестился я. — То есть абсолютно ничего! Ну, а плачет постоянно, так пописает поменьше!

— Не хами матери! — взорвалась maman. — Девушка тебя любит! А ты… Ты…

— Она мне сказала, сколько ты на неё денег потратил! — вдруг переключилась она. — Ты вообще соображаешь, что ты делаешь?

— В смысле? — не понял я.

— Тебе надо перед ней извиниться и немедленно! — заключила maman.

— И не подумаю, — отмахнулся я. Maman рыкнула на меня и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Поэтому в субботу в Кочары я отправился один. Предварительно, еще в четверг, конечно, позвонил в лесхоз, предупредил Василия Макаровича о приезде.

Выехал я рано, еще семи часов не было и к 10 часам я уже подъехал к своей усадьбе. «Уазик» лесника традиционно ждал меня у ворот Селифана. Я подъехал к нему, вышел, стукнул пару раз в калитку: