Владислав Крапивин - Прохождение Венеры по диску Солнца
И тогда я сказал самое главное — то, что стремительно зрело во мне и что я должен был сказать, но боялся. Боялся, что ответят «нет».
— Но если он жив… и если там ему без энергии будет тяжело… оставьте его здесь…
— Зачем? — быстро и досадливо сказал с высоты Главный. А горящий шар словно испугался моей дерзости, взлетел в высоту и светил оттуда совсем неярко.
— Чтобы он… со мной. У нас…
Голос Главного обрел прежнюю мягкость:
— Иван Анатольевич, зачем вам это? Он ведь уже не сможет быть вашим ангелом-хранителем. Никогда. Обыкновенный пацан…
— И пусть!
— Мы понимаем, вы сейчас благодарны за спасение, но потом…
— Да нет же!
В эту минуту я и не помнил, что Вовка спас меня от пуль. И не нужен был мне ангел-хранитель! Нужен был просто Вовка. Мой братишка, мой спутник… герой моей ожившей повести… мой Вовка, вот и все!
Кажется, они прочитали мои мысли. И теперь молчали озадаченно. Думали, наверно, как помягче довести до меня свое «нет».
— Значит, нельзя… — сказал я, словно шагая в яму.
— Иван Анатольевич… — Главный, видимо, был в растерянности, хотя и не земной житель. — Если бы можно было просто взять и сказать «нельзя»… Вы сами не понимаете, что сделали. Своей просьбой вы сразу в нескольких пространствах создали новую причинно-временную связь, которую так просто теперь не уберешь… Лучше всего, если бы вы отказались от своей просьбы сами… Вы отдаете отчет?
— В чем?!
— Вот мальчик Вовка Тарасов. Пока… Но скоро пройдет эйфория, начнутся будни. Школа, тройки и двойки, проблемы с математикой и английским… Кстати, характер у мальчика не сахар. Вот и курить уже недавно пробовал…
— Я и сам пробовал в таком возрасте! — взвинченно сказал я. — Ну и что…
— Скоро мальчик начнет подрастать. Отношения с девочками, поздние возвращения, тайны от взрослых, дерзости в ответ на замечания…
— Знаю, проходили, — откликнулся я с нарастающим упрямством.
Что они, разве не понимают?! Не надо, чтобы он был ангелом-хранителем и уж тем более просто ангелом! Пусть смотрит до ночи своего «Буратино», пусть хнычет, когда Лидия смазывает его болячки, пусть упрямится и тянет свое вредное «чево-о», пусть получает учительские записи в дневник, пусть мы с Лидией будем изводиться, когда он станет шастать допоздна с приятелями и девочками. Так же, как (увы!) изводилась когда-то моя мама… Пусть будет все, что положено, лишь бы…
— У него, кстати, хронический холецистит, — вдруг сказал Тот, Кто Выбросил Пули.
Тогда я засмеялся. Вовка во сне чмокнул губами. А может, он нас слышал?
— У вас будет куча проблем с документами, — сообщил Главный. — Подумайте сами: беспризорный, неизвестно откуда взявшийся мальчишка…
— Пусть, — откликнулся я уже как бы по инерции.
— И поймите, — продолжал Главный. — Во всех трудностях, которые неизбежны, мы ничем не сможем вам помочь…
«Только отдайте мне его!»
— Помочь, пожалуй, можно, — вдруг вмешался Тот, Кто Зажег Шар. — Но только слегка… Можно сделать, чтобы никто не помнил того случая с велосипедом. То есть помнили бы, что разбился, но не совсем… Тетка уехала, мальчик не захотел, остался…
— А как отнесется тетка? — подал голос Главный.
— Она же далеко… Впрочем, это проблемы Ивана Анатольевича. И мальчика…
Они уже знали, что я готов ко всем проблемам.
— Боюсь, что не ко всем, — сказал Главный. Иным каким-то голосом, сумрачно так. — Вы, Иван Анатольевич, не знаете самого важного. Оставляя мальчика у себя, вы должны пожертвовать частью своей жизни, чтобы соблюсти межпространственный баланс. Тем сроком, который успел прожить на свете он. Это вычтется из того, что отпущено вам судьбой.
«Ну что ж… Двенадцать лет. Ладно, примем это как новую судьбу».
— Одиннадцать, — поправил Тот, Кто Зажег Шар. — Один год он отмотал назад в полете…
— Зачем? — удивился Главный.
— Судя по всему, ни за чем, просто темпоральный эффект. Полет-то обратный…
— Итак, Иван Анатольевич, вы согласны расстаться с одиннадцатью годами? — спросил Главный сухо, будто клерк в казенном учреждении.
— Пусть, — ответил я с нетерпеньем.
— Подождите, — насупленно сказал Тот, Кто Выбросил Пули. — Все гораздо хуже. Здесь не одиннадцать, а двадцать два. — Он зачем-то разгладил на Вовкиной груди фуфайку. Поднял неразличимое лицо. — Пуль-то две. Хорошо, что третья ушла мимо, но эти две — обе смертельные. Поэтому… вот…
Нельзя сказать, что я сразу произнес свое «пусть». Нет, обдало меня ощутимым холодком. Но все же я пришел в себя раньше, чем они ждали. Вовка с головой на моих коленях дышал спокойно и чуть улыбался. Это было главное.
— Пусть двадцать два…
Голос Главного стал очень добрым и осторожным:
— Иван Анатольевич, средний срок жизни у мужчины в наших краях пятьдесят семь лет. Вам, если не ошибаюсь, двадцать девять. Посчитайте, сколько останется…
Я вдруг понял, что начинаю злиться.
— А сколько мне осталось бы, если бы Вовка не заслонил меня!.. И, кроме того, мой дед жил до восьмидесяти пяти…
Они сразу увидели, что это окончательный ответ.
А разорвать возникшую в пространствах причинно-временную связь они, наверно, не имели права. Да и для чего?
— Давайте мы вам поможем, — сказал Тот, Кто Зажег Шар. Он приподнял Вовку и хотел взять на руки, но я вскочил и подхватил Вовку сам. На всякий случай.
Вовка был очень легкий.
Тот, Кто Выбросил Пули шагнул к обочине и поднял руку. Сразу возникла невесть откуда темная «волга», открылась дверца. Тот, Кто Выбросил Пули, сказал водителю несколько слов. И обернулся:
— Садитесь, Иван Анатольевич.
Я посмотрел на оставшихся двоих, на Тех, Кто Приходил за Вовкой. Надо было что-то сказать. Что? «До свиданья»? Не дай Бог… «Прощайте»? Драматично как-то… «Спасибо?» Почему-то не решился…
Они сказали первые, просто, по-житейски.
Главный:
— Всего хорошего, Иван Анатольевич.
Тот, Кто Зажег Шар:
— Удачи…
Тогда я все-таки сказал:
— Спасибо…
Задняя дверца была уже распахнута. С Вовкой на руках я протиснулся в кабину, сел откинувшись. Во мне была упругая радость, которая заставила напрочь забыть о двадцати двух годах. Тот, Кто Выбросил Пули сел рядом с водителем.
— На Тургенева…
— О’кей, — откликнулся неразличимый в сумраке водитель.
И мы помчались — ровно и бесшумно.
И очень быстро оказались у нашего подъезда (а Вовка спал и спал, пошевеливаясь и чмокая губами).
У подъезда светила яркая лампочка.
Я полез в брючный карман за деньгами.
— Не надо, — сказал мой спутник.
Он помог вытащить Вовку и снова положил его мне на руки.
— А теперь вот это. Вы забыли там, в траве… — Он протянул мобильник и револьвер. Руки у меня были заняты, и Тот, Кто Выбросил Пули сунул мне мобильник в левый карман на брюках, а револьвер в правый. Перед этим он пару секунд поразглядывал «Пикколошку».
— Игрушка… — смущенно сказал я.
— Однако вы крепко врезали из этой игрушки одному из тех… Кстати, Иван Анатольевич! Едва не забыл. Вы, очевидно, полагаете, что виновником нападения на вас был некий Станислав Юрьевич Махневский? Это не так, он ни при чем. Произошла досадная путаница. Некие мафиози ждали для разборки одного задолжавшего им человека, он не пришел, а тут подвернулись вы… Впрочем, все в прошлом…
А я уже совсем не помнил о Махневском. И, уж конечно, не собирался стрелять в него… Хотя сказанное избавляло Станислава Юрьевича от некоторых проблем…
Я посмотрел вверх. Окошко моей комнаты светилось. Бедная Лидия…
— Помочь вам отнести мальчика? — спросил мой спутник.
— Нет, что вы! Весу-то в нем… Ой, только ключи…
Ключи от подъезда и квартиры были в кармане под револьвером. Но Тот, Кто Выбросил Пули вытянул руку, и железная дверь мягко, без привычного скрипа, отворилась.
— Спокойной ночи, Иван Алексеевич… Хотя уже почти утро.
В самом деле, тучи разошлись, и летнее небо растворяло в себе предсолнечный свет.
Мой спутник сел в машину, она тронулась.
— Спокойной ночи, — сказал я вслед. Запоздало и не к месту.
Лифт не работал, я поднялся на третий этаж пешком. Надавил кнопку звонка.
Лидия начала говорить еще за дверью:
— Мог бы и вообще не появляться!.. Я, как дура, названиваю Травкину, знакомым, на твой мобильник, хочу уже звонить в милицию, а…
Она, слегка помятая и растрепанная, возникла на пороге и… тут же превратилась в железную леди:
— Неси его на тахту! Он цел? Прекрасно. Подробности потом. Уложи… Ох и перемазанный…
— Не вздумай сейчас будить его.
— Я не глупее тебя. Достань одеяло… Укрой… А теперь иди на кухню, будешь рассказывать.
