Андрей Посняков - Семейное дело
— Много чести, — хмыкнул Ройкин. — Я следил за грабителем.
— Ух ты! По-настоящему?
— Ага.
— От самого его дома?
— От стройки, — поправил подростка полицейский. — Он на стройке работает.
— А как вы узнали, что он будет музей грабить?
— Я… — Откровенничать с подростком опер не мог. Точнее, не хотел, потому что объяснения могли затянуться.
Серия невозможных для тишайшего Озёрска смертей — убийство, самоубийство, снова убийство — вызвала у Ройкина вполне понятное подозрение. Но в отличие от коллег Дима не удовлетворился неожиданно появившимися объяснениями и результатами расследований, которые никуда не вели, а, тщательно всё обдумав, пришёл к выводу, что с прошлых, тишайших времён в тишайшем Озёрске изменилось лишь одно — началась грандиозная стройка в графской усадьбе. И именно на ней появился наиболее подходящий на роль убийцы персонаж — татуированный с ног до головы бывший зэк Левый, Сигизмунд Феоклистович, и именно за ним отправился тайно следить Ройкин, сообщив всем, и даже Лере, что собирается на охоту.
Слежка увенчалась успехом: полицейский стал свидетелем ограбления, однако взять господина Левого с поличным у Димы не получилось. Во-первых, Сигизмунд ушёл другим, мягко говоря, неожиданным путём, а во-вторых, помешали устроившие шум педагоги, показываться которым Ройкин не хотел.
Не потому что стеснялся, разумеется. Просто он собирался до последнего хранить своё частное расследование в тайне, и… И было, конечно, кое-что ещё.
То, как Сигизмунд Феоклистович Левый проник в музей. Первоначально полицейский вообще решил, что бывший зэк прошёл сквозь стену, потом убедил себя, что подобное невозможно, но сбивчивый рассказ перепуганного Цыпы пробудил ушедшие было подозрения.
— Ты помнишь, что мы вчера ездили к дому Валерии Викторовны?
— Помню, — помрачнел Цыпа.
— А помнишь, что мы там ничего не нашли?
— Что?
— «Мерседеса» расстрелянного нет, тела Эльвиры нет, и в сводках полиции ничего нет. — Ройкин помолчал.
— Я видел! — вскинулся подросток.
— Я верю.
— Правда?
— Да.
— Почему?
— Потому что нашёл там разбитое автомобильное стекло, — спокойно объяснил Дима. — Машины не было, но разбитое стекло присутствовало.
— То есть…
— То есть этого не хватит для начала расследования.
— Я видел!
С одной стороны, в исчезновении трупа и расстрелянной машины нет ничего странного: подъехали дружки и увезли. Зачем? Сейчас не важно, да и мало ли какие у них были резоны. Однако вкупе со странным проникновением Левого в музей картина складывалась непонятная. Загадочная.
А загадки полицейский недолюбливал по долгу службы.
— Давай подождём и узнаем, что с Эльвирой, — предложил Ройкин. — Подождём. И продолжим слежку, только теперь — вместе.
— Вы серьёзно? — обрадовался Цыпа.
— К сожалению — да.
— Почему к сожалению?
— Потому что не имею права привлекать тебя. Меня за такое могут посадить. — Дима многозначительно посмотрел на подростка: — Твой папаша и посадит.
— Тогда зачем привлекаете?
— Затем, Борис, что один я не справлюсь, а подключать родную полицию пока не хочу. Во-первых, нет у нас особых улик, только подозрения…
Ройкин замолчал.
— А во-вторых? — нетерпеливо подбодрил его Цыпа.
— А во-вторых, Борис, есть у меня подозрение, что вся эта братия не просто так в Озёрск прибыла, а с целью отыскать сокровища графини.
— Да ладно.
— И мы с тобой можем поучаствовать в дележе добычи. — Ройкин подмигнул изумлённому мальчишке. — Понятно?
Цыпа колебался недолго.
— Я с вами. — Подросток протянул полицейскому руку. — Договорились?
— Договорились.
* * *— Не договорились!
— Что?
— Нет!
— Почему?
— Неправильно всё это, мля.
— Сигизмунд Феоклистович, но ведь мы договорились! — умоляюще пролепетал Столяров. В десятый, а может — в тысяча сто десятый раз за эту ночь. — Так нужно.
— Не нужно.
— Сами ведь не справимся.
— Напряжёмся, мля, как мощные кипятильники, и справимся.
— Сигизмунд…
— Называй меня Газоном! — Дикарь подбоченился. — Газоном Гордым… Нет! Газоном Богатейшим, мля! Уже можно.
— Сигизмунд Феоклистович!
Перепалка между компаньонами длилась почти всю ночь, и её причина была банальна и всеобъемлюща — деньги. А точнее — жадность. А ещё точнее — непроходимая тупость Газона, вознамерившегося самолично извлечь грандиозные сокровища со дна болота. Чисто из экономии.
Примерно час Николай Матвеевич объяснял дикарю всю сложность предстоящей операции, упирая на тяжесть упакованной в ящики добычи: «В коробах со дна не поднимем, вынимать придётся, а вдруг уроним чего? Потом ведь не найдём в болоте-то…» И в конце концов своего добился — уговорил. Шапка согласился привлечь к операции умеренно пьющего бульдозериста Данилу Свекаева, Столяров расслабился, но, как выяснилось, напрасно.
«А когда этот дурак нам всё выкопает, мы его в этом же болоте и упокоим, правда?» — на всякий случай уточнил хитроумный Газон, совершенно при этом не сомневаясь в ответе, и скандал вспыхнул с новой силой.
Деликатный слесарь категорически отказывался лишать жизни грубоватого, но при этом рукастого бульдозериста, обременённого женой и двумя детьми, а привыкший к простым решениям Шапка не видел иного выхода.
Часам к четырём утра стороны договорились сохранить Свекаеву жизнь и тут же разругались по поводу оплаты его услуг.
А бульдозерист в это время дрых сном праведника в строительном вагончике и не знал, какие страсти кипят вокруг его скромной персоны.
«Заплатим ему… тысячу! — щедро предложил Газон. — И пусть с него!»
«Возьмём в долю».
«Тогда убьём».
«Не усложняй».
«Это ты всё усложняешь, мля! Ты сказал: пусть живёт, и мы уже два часа не можем понять, сколько ему платить! А сделали бы, как я сказал: убить! — и уже давно спали бы, мля, или пили бы на радостях».
«Надо взять в долю, иначе он донесёт».
«Тогда убьём».
«Ты кладоискатель или бандит? — возмутился Столяров. — Что ты заладил: „убьём, убьём“? Слов других не знаешь?»
«Слова знаю, делать — нет».
Однако замечание слесаря задело дикаря, и именно он в итоге предложил правильный вариант. Примерно к девяти утра.
«Давай тогда ты его возьмёшь в долю, а мою трогать не будем? Типа скажем ему, что у нас ещё четвёртый есть, и он чтобы заткнулся и в полицию не бежал».
Николай Матвеевич понял, что добиться от компаньона большего не получится, и согласился.
Договорившись, кладоискатели вздремнули, а после на автобусе отправились к усадьбе: Газон объяснил, что работы на объекте ведутся в авральном режиме, даже поговорить с бульдозеристом раньше обеда не получится, а уж одолжить ненадолго технику до вечера и думать нечего. Охрана сквозь пальцы смотрела на халтурку на стороне, которой изредка пробавлялись механики, однако порядок соблюдался, и в смену машины с объекта не уезжали.
— Ерунда, — уверенно произнёс Столяров. — При свете фар вытащим, так даже интереснее.
Интеллигентный слесарь не на шутку увлёкся происходящим, только стеснялся это показывать.
* * *«Люблю тебя!»
Простенько и со вкусом. Пятая эсэмэска за этот урок. И бессчётная — с утра. С того самого момента, как Лера пришла в школу.
Нет, расстались они с Анисимом гораздо раньше — он уехал примерно в шесть, в дороге, видимо, пришёл в себя, всё обдумал, прикинул и принялся бомбардировать девушку посланиями.
Наверное, ждал ответа, а он… В смысле — она… То есть…
Ну, если честно, Лера понятия не имела, что делать.
Понимала она одно — с Анисимом ей хорошо. Безумно хорошо, и главное, не только телом, но и душой. Вот это последнее обстоятельство и приводило девушку в смущение.
С Ройкиным всё было понятно: с ним хорошо телом. С ним Лера отдыхала, не думая о таких мелочах, как будущее, точнее, прекрасно понимая, что никакого будущего у них нет и не предвидится. Что расстанутся они, когда ей придёт время покинуть Озёрск, и никогда более, ни наяву, ни тем более во сне, не вспомнит она бравого полицейского.
С Анисимом оказалось сложнее.
Отдохнуть телом получилось великолепно, можно сказать — на все сто. Но, к сожалению, к ужасу, к счастью и несчастью одновременно, душа её тоже занималась этой ночью любовью и хотела ещё.
Душа ей шептала:
«Анисим…»
И потому вспыхивали глаза при каждой новой эсэмэске, и дрожали пальцы при воспоминаниях о прошлой ночи, и наворачивались на глаза слёзы — когда никто не видел, разумеется, только тогда! — потому что не всё, далеко не всё рассказала Лера Анисиму о себе и теперь боялась, страшно боялась, что будет, когда он узнает…
