"Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Греттон Тесса

Мир опустел, он остался один, поэтому он останавливается и ждет, когда горомпеды его найдут, ведь жизни без племени нет. Но горомпеды не появляются, Гануш засыпает в изнеможении и просыпается в незнакомом месте, которое его обитатели зовут Млечный Путь. Гануш жив, жив, хоть и знает, что горомпеды непременно найдут его – завтра или через два миллиона лет. Уверенность в знаниях, данных ему от рождения, слабеет, когда он слышит первые отголоски голосов и умов тех, кто населяет планету Земля. Он ничего не понимает.

Гануш, останься рядом со мной и Ленкой. Теперь только хорошие воспоминания.

Мы с Ленкой всегда будем помнить этот момент – она соскальзывает на пол, прислоняется спиной к холодному камню стены, и спутанные волосы попадают ей в рот. Я присоединяюсь к ней. Нас не волнуют ни запах, ни пот, покрывший наши тела и лица. Сейчас мы верим, что можем поправить наш брак. Мы знаем, что в мире правит случай, цепь совпадений.

Есть два главных способа преодоления стресса. Один опирается на страх перед хаосом, борьбу с собой, упреки самого себя в проигрышах и в построении упорядоченной жизни – работа-брак-спортзал-воссоединение-дети-депрессия-интрижка-развод-алкоголизм-лечение-сердечный приступ. Здесь каждое решение – реакция на страх перед худшим (родить детей, чтобы избежать одиночества, кого-нибудь трахнуть на всякий случай, вдруг больше не будет возможности, и, наконец, Святой Грааль парадоксов – жениться, чтобы не быть одному, а после окунуться в вечное стремление всех супругов побыть в одиночестве). Так у жизни не выиграть, но этот способ дает утешение в битве – человеческому сердцу достаточно и самой войны.

Второй путь – всеобъемлющее принятие абсурда, который нас окружает. Все сущее, от сознания и работы пищеварения в человеческом теле до звуковых волн и безлопастных вентиляторов – потрясающе маловероятно. Гораздо больше вероятность того, что всего этого не существует вообще, и тем не менее мир каждый день чтит нас своим присутствием и космос каждое утро приветствует нас. Зачем сражаться с маловероятным? Таков второй способ выживать в этом мире – проснуться утром, узнать, что ты болен раком, а какой-то тип убил сорок детей, и молоко прокисло. Воскликнуть: «Невероятно! Однако мы еще здесь!» Смеяться, плыть в хаосе, плыть вперед, без страха и без ожидания, но всегда улавливать и принимать любую мелочь и красоту неожиданных поворотов, и те толчки, что качают кровь через наши вены.

Мне хочется разделить эти мысли с Ленкой, но я боюсь шума слов. Я счастлив, Гануш, что ты видишь ее, поскольку сам я вряд ли смог бы это описать. Она глядит на меня так, будто я первое, что она увидела в этом мире. Может, я неверно считываю ее обожание или романтизирую обычное зрелище посткоитального плотского удовлетворения? Нет, вряд ли. Я думаю, в тот момент Ленкина физическая способность любить достигла своего апогея. Дофамин растекается по ее лобной коре, пробивая мембранные перегородки. Норадреналин переполняет мозжечок, выжигает его и питается пеплом. Ее мозг напитан кровью, как губка любви, орган абсолютной биологической преданности, и он – самое прекрасное из того, что я знал в этом мире. Даже после угасания любви ценность этого момента не снизится. Он всегда останется идеалом. Мы всегда будем без ума от него.

Мы с ней нечто большее, чем наша способность зачать жизнеспособный плод. Мы любовники. Величайшая противоположность Вселенной. Мы ей противостоим. Мы живем ради удовольствия жить, а не ради дальнейшей эволюции. Во всяком случае, сегодня нам хочется думать именно так.

На этом, Гануш, я хочу тебя оставить. Давай остановимся на этом мгновении. Я чувствую, что ты ускользаешь. Ты еще здесь, Гануш? Почувствуй этот миг. Почувствуй тот майский день, пронизанный солнечными лучами, и витающий в воздухе острый запах секса. Гануш?

«Невероятно! – произнес Гануш. – Однако мы еще здесь!»

И его не стало.

Очень краткая вставка

Мастер Ян Гус не погиб в огне. На самом деле он провел свои последние дни в теплой постели вдовы, в размышлениях о Боге и о любви.

Эти факты Гануш раскопал в одном давно забытом архиве, запечатанном хранителями истории. После тридцать второго дня пыток и заключения Гуса посетил раскаявшийся король Сигизмунд и предложил помилование на простых условиях. Гус тайно отправится на окраину христианского мира, где его никто не узнает, и проживет остаток жизни в изгнании. Сначала Гус отказывался. Он предвидел, что его публичная смерть повлечет за собой долгожданное восстание богемских земель, оно должно было стать частью Божьего плана восстания всей Европы против католической церкви.

Потом Гуса посетила вдова, коснулась пальцами ран и ушибов на ребрах, на его щеках и руках – отметин, которые оставляли его мучители. Она сказала, что видит в нем любовь Бога. Еще сказала, что один из сынов Бога уже умер, для мира это величайшее горе. И вскоре Гус и вдова отправились в тихую молдавскую деревню. Они пекли хлеб, мылись вместе, начали спать друг с другом как муж и жена. Гус больше не чувствовал потребности проповедовать. Пытки сломили его. После всех страданий он готов был умереть или начать новую жизнь. Простую жизнь, в которой ему не требовалось становиться символом.

Конечно, нужда в символах не ушла вместе с ним. Король надеялся, что преступления Яна Гуса будут просто забыты, но главы церкви не желали отпускать презренного еретика и требовали его возвращения. Они чуяли хлеб и зрелища. Король отправил три дюжины своих лучших людей отыскать похожего на Гуса крестьянина. Нашли нескольких, и один, умирающий от чахотки, согласился сыграть роль Яна Гуса. А взамен оставшиеся после него жена и ребенок будут вознаграждены щедростью короля. Прежде чем взойти на помост и сгореть в костре, он отрастил бороду и перенес несколько избиений. Ослепленная яростью толпа не заметила разницы, и церковная знать тоже не заметила, празднуя смерть раскольника.

После гибели Гуса народ Богемии взбунтовался, началась гражданская война между гуситами, мстителями за любимого народом философа, и монархами, представлявшими ужасную церковь. О грядущем восстании Гус поведал своей вдове за чаем с молоком – так спокойно, словно войны шли в мире, где он сам никогда не бывал. Вдова спрашивала, не намерен ли он вернуться и помочь своим соотечественникам. Он отказался.

Его смерть, будь он Гус или кто иной, вызвала революцию, в которой Богемия так нуждалась, чтобы стать свободной. Никакие сражения, которые он мог вести при жизни, не имели бы такого влияния на события, как его смерть в огне. Он сыграл свою роль в истории.

Теперь Гус действительно мог пожить.

Часть вторая

Падение

Космонавт гибнет ради своей страны

Гануш выскользнул из моих рук. Его ноги отваливались одна за другой и уносились в космос, как будто у них там были свои дела. Он стал просто мешочком кожи, извивающимся от вибраций пожиравших его горомпедов, глаза мертвые, губы темные. Только после того как Гануш уплыл, я вдруг понял, что горомпеды, просочившиеся из его пор, копошатся у моей руки, у плеча, вокруг шлема. Неожиданно они оказались внутри скафандра, вгрызались в плоть под мышками и в пах. Гануш исчез.

Я завыл от боли. Люк российского корабля открылся, появился космонавт, упакованный в скафандр, идеально скроенный и подогнанный – как костюм, сшитый на заказ. Русский схватил меня и потянул, пока Коготь отступал в свое логово. Яростные укусы в паху прекратились, но я чувствовал жжение ран. Ощущение, что по телу кто-то ползает, отступило, я взглянул на палец перчатки и увидел, как компания горомпедов покидает скафандр, а когда я попытался их ухватить, они испарялись.

Я позволил космонавту тащить себя и толкать, куда пожелает. Шлюз закрылся, загудели вентиляторы дезактивации. От жары меня тошнило, свежий кислород обжигал легкие. Элегантный космонавт вывел меня из камеры в коридор, на гладких серых стенах не видно было ни кабелей, ни панелей управления, ни внутреннего оборудования, словно корабль плывет на одной только вере. Приблизился еще один космонавт, крой его костюма соответствовал широким бедрам и коротким ногам. Они вместе отвели меня в маленький и темный отсек, где не было ничего, кроме спального мешка, и отстегнули мой шлем. Я с жадностью вдохнул, в рот проник пот.