"Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Греттон Тесса

Коготь схватил меня за лодыжку с нежностью матери, берущей на руки новорожденного. И потащил.

– Я хотел бы, чтобы ты полетел со мной, – сказал я Ганушу.

Я почувствовал, как он съежился. У него отвалилась еще одна нога.

– Осталось не так долго, – отозвался он.

– Ты меня спас, – сказал я.

– Ты чувствовал бы себя лучше, не будь я реальным?

– Нет.

– О чем ты сожалеешь? – спросил Гануш.

– Сейчас, когда я знаю, что выживу, у меня миллионы сожалений.

– Странно.

– Не уверен, что я хочу вернуться. Чтобы жизнь снова делилась на утро и вечер. Стоять прямо, ногами на земле.

– Тогда не улетай, тощий человек.

Хватка Когтя стала крепче. Интересно, русские видели друга в моих объятиях?

– Я хочу умереть внутри тебя, – сказал Гануш. – Отвези меня в какое-нибудь красивое место. Я тоже покажу тебе, откуда я родом. Мой дом.

Горомпеды ползали по моей щеке, напоминая стикер, который однажды приклеила к ней Ленка. Я вспомнил, как было больно, когда я отдирал его от бороды, выдрав клок волос.

Это будет моим последним даром Ганушу. Я не стану защищаться от его вторжения. Тупой болью в животе я впервые ощутил горе и отчаяние смерти, которые он познал через меня. Сухой язык нащупал новую язву на деснах, а голова разламывалась от напряжения, собирающегося где-то у затылка. В последние секунды я с радостью отдавал Ганушу весь остаток своей жизни. Мне так хотелось увидеть его родной дом.

И я увидел майский полдень. Чудесный месяц. Мы с Ленкой обычно вместе читали Карела Гинека Маху. Он написал знаменитую поэму о мае, мы учили ее в школе, закатывая глаза от сентиментальности стихов, еще не понимая, насколько легко удовольствия ведут к поэзии. Я прямо слышу, как Ленка читает эти строчки, как будто она рядом, как будто она снова в нашей палатке в лесу, лежит обнаженная, закинув руки за голову, и на белом пушке ее живота блестит пот.

Вот что должен был бы сейчас услышать Гануш.

Мы вместе перенеслись в то майское утро. Гануш из космоса, инопланетянин, лучший друг человека, и землянин Якуб Прохазка, первый богемский космонавт. Я задыхался. Кислород закончился, его весь поглотили жадные губки в моей груди. Несмотря на вцепившийся мне в ногу Коготь, корабль казался таким далеким. А смерть была совсем близко.

Май

Мы с Ленкой идем по краю Карлова моста через необузданную ширь Влтавы, речной вены Богемии, которая разделяет наш город. Мы только что навестили в больнице бабушку и нашли ее в прекрасном расположении духа. Она с удовольствием поела больничный капустный суп, хотя мы принесли ей бутерброды. Она спросила, не собираемся ли мы подарить ей правнука. Благодаря ее доброте и неожиданно скорому восстановлению после инсульта мы чувствуем облегчение и гуляем. Вокруг нас к привычному весеннему шуму примешиваются все языки мира.

На мосту скандально известный художник рисует грубые карикатуры на невежд-туристов. Он вылавливает блох в своей бороде, попивает вино из кожаной фляги и ухмыляется прямо в платиновые лица пары из Швеции, ерзающей на его скамье. А потом пририсовывает мужчине козье вымя под подбородком, добавляет викторианские усы женщине. Я тысячу раз наблюдал за его выходками – нередко туристы просто поднимаются и уходят, а он кричит им вслед на своем придуманном языке. Но бывает, что чувство вины берет над его клиентами верх, и они оплачивают его нелепости.

Его вид на фоне охраняющих мост статуй святых и довольно мрачного изображения распятого Иисуса, возглавляющего композицию, кажется успокаивающим. Без художников, жуликов и гуляющих пар мост выглядел бы холодным и пугающим напоминанием о чрезмерном увлечении готикой. Но мы здесь – пьянчуги, упакованные в кожу евротуристы, пражские голубки, пришедшие выпить воскресного пива и погулять у воды – добавляем мосту недостающего ему тепла и веселья. А взамен мост дает нам ощущение, что наша история началась задолго до того дня, как мы открыли банковский счет.

Мы проходим мост, идем через один из множества вьетнамских рынков. Дети бегают друг за другом с лазерными пистолетами, взрослые угрюмо курят «Петрас», их поддельные «Найки» и «Адидасы» развеваются на ветру как национальные флаги. Хмурые продавцы черпают из пластиковых контейнеров курицу с баклажанами. Между рядов шныряют крепкие белые мужчины в бейсболках, вероятно, полицейские, выслеживающие незаконных торговцев. Дети-наблюдатели свистками предупреждают родителей о приближении хорошо одетого покупателя, чтобы те поскорее показали свое поддельное дизайнерское тряпье и опять упрятали его от бедно одетых полицейских. Внутренняя жизнь рынка.

Маленький мальчик бьет девочку по носу лазерным оружием и скрывается между продуваемыми ветром палатками. Девочка рыдает до тех пор, пока Ленка, моя милая Ленка, не берет ее за руку.

– Мальчишки играют грубо, – говорит Ленка. – И ты тоже не церемонься. Как увидишь его в другой раз, дай по башке.

Девочка смотрит на нас, все еще сжимая в руке игрушечный пистолет. Она тащит Ленку вперед, через три палатки, к дремлющей на складном стуле женщине. Девочка протягивает Ленке желтую футболку и кивает с хитрой улыбкой.

– Хочешь, чтобы я ее купила? – спрашивает Ленка.

– Шестьдесят. Скидка, – говорит девочка.

– Шестьдесят крон?

Хитрая торговка кивает. Девочка явно решила не делиться с матерью, оставить деньги себе. Если эта женщина ей вообще родня.

Отступать нам некуда. Ленкино сочувствие выдало нашу слабость, она дает деньги и гладит девочку по голове.

– Ты сама велела ей не церемониться, так она и делает.

– Ну и ладно. Пусть станет предпринимательницей.

Ленка разворачивает футболку. На желтом хлопковом поле нарисовано мультяшное солнце с бутылкой пива в одной руке и солнцезащитным кремом в другой. Солнце щурит правый глаз в пьяном ступоре, левый глаз косится на непристойные контуры обнаженных мужчин и женщин, загорающих на пляже внизу (нагота за пределом приличия, с двойными линиями, подчеркивающими все отверстия, густыми лобковыми волосами, эрекцией и массивными грудями). Солнце жутко лыбится и выдавливает литры крема от загара на ничего не подозревающие тела.

Девочка ухмыляется, глядя, как мы изучаем эту картину.

– Хорошо для лета, – говорит она.

– Вот ты озорница, – говорит ей Ленка.

– Шестьдесят крон! – взвизгивает девочка и исчезает между палатками так же быстро, как и ее обидчик, сжимая заработанные с таким трудом деньги. Дремлющая женщина просыпается и глядит на футболку.

– Восемьдесят крон, – объявляет она, протягивая руку.

Отдавая ей деньги, мы с Ленкой не можем удержаться от смеха.

– Понимаешь ли ты, что теперь должна это носить? – спрашиваю я.

– Ты с ума сошел?

– Закон Вселенной. Ты отвернулась и подставила шею под оскаленные зубы врага. Потерпела неудачу, встретившись с простым дарвиновским законом выживания.

– Рассуждаешь, как безнадежный педант.

Я указываю на футболку и сурово хмурюсь. Ленка вздыхает, но улыбку ей от меня не спрятать. Это то, что нам нужно. Шутка, игра. Что-то неожиданное. После всех тех месяцев, когда я пыхтел на ней безо всякого удовольствия, лишь молясь о придании сил моей сперме, пока Ленка посылала положительные вибрации своим яйцеклеткам; после гор пустых упаковок от тестов на беременность в мусорной корзинке нашей ванной; после целой череды неудач, после моего уединения в аудиториях университета, где я засиживался допоздна, чтобы «выставлять оценки» и «присутствовать на заседании кафедры», а на самом деле просто сидел, перекусывал и играл в «змейку» на телефоне, этот день мог стать нашим шансом отыскать новый путь вперед в единении наших чувств и нейрохимических связей, помочь увидеть друг в друге не просто владельцев потенциальных отверстий или придатков, предназначенных для зачатия.