Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)
– Кофе? Да хоть два стакана!
«Наглеть так наглеть», – решил Сигизмунд.
– Три, если можно. И покурить.
Он присел на нижнюю ступеньку, – теплую, отполированную до блеска, пахнувшую дымом и сосновой смолой, – тщательно набил трубку вишневым табаком и огляделся по сторонам, щурясь от закатного солнца и мошкары. Раньше, наверное, здесь был деревенский полустанок из тех, где паровозы с пассажирскими вагонами останавливались на минуту-две, а грузовые прибегали раз в месяц – за длинными душистыми бревнами. Вдали горбились останки лесопилки, над ней шумели, будто посмеиваясь, высоченные сосны. Тропинки здесь были мягкие, усыпанные стружкой и щепками, так что нога ступала упруго, будто по толстому ковру.
Потом узкоколейка обезлюдела, старики перемерли, молодые разъехались по крупным городам – поближе к паромобилям, модным изобретениям Теслы и аэропричалам, вокруг которых внушительно раскачивались громадные «цеппелины». Покатаешься разок на таком, и паровоз потом видеть не захочешь! А если и захочешь, то в ущерб светской жизни и личным увлечениям – дамы нынче стали привередливы. На железной дороге, мол, дым и копоть, грязь и «старье-старье! Какой прогрессивный человек захочет дышать гарью, чтобы добраться из пункту А в пункт Б?» Так и говорили, «пункту», поправляя на изящных носиках проволочные оправы с цветными стеклами. Продаются в любой аптеке без рецепта, «со сменным набором линз из горного хрусталя, раухтопаза и хризолита – вдвойне выгодно!».
Сигизмунд усмехнулся. Тут уж точно таких фиф в очочках не встретишь. Ему и самому было несколько неуютно – будто выгрузился с палубы парохода в Бостоне, и вместо расторопных носильщиков повстречал толпу раскрашенных индейцев. Словно бы веком ошибся. Бывшую станцию в укромной альпийской долине облюбовали старостимы. Те самые, что грудью ложатся на рельсы, не давая их демонтировать. Романтики паровозного дыма, уверенные, что путь прогресса лежит не в сторону облаков и капризной искры, а прокладывать его стоит по шпалам. Они устраивали заговоры, взрывали цеха по переработке металла, не давали списывать в утиль старые локомотивы. Сигизмунд понимал их ностальгию, но не разделял взгляда на уместность подрывной деятельности и воровства.
Местные старостимы, должно быть, тоже не совсем честным путем свой быт обустроили. Пригнали жилые вагоны, установили в три ряда – сколько путей хватило, подпустили лес поближе; и все подходы к их логову заросли. Разве что по узкоколейке придешь, если кто из городских правильную дорогу нашепчет. А то ведь по стрелке неверной и на обрыв, и в чащобу забрести можно. Поговаривали, будто горный дух путников кругами водит, и лучше бы в долину эту не соваться. Сигизмунд небезосновательно подозревал, что авторами идеи выступали старостимы, желающие оградить селение от любопытствующих туристов и владельцев украденной техники.
А Казимир-то молодец. Гляди ж ты, не заблудился. Дошел сюда. Знал, то есть, куда бежать. Цель имел…
Сигизмунд поднес ладонь к лицу и медленно выдохнул дым через нос, аккурат на комара, который уютно пристроился поужинать. Тот обалдел и медленно отвалился.
– Туда тебе и дорога, – наставительно пробормотал сыщик, обращаясь то ли к мертвому Казимиру, то ли к незадачливому насекомому.
– Эй-эй! – надоедливый хозяин высунулся из двери. – Не подсобите, спрашиваю?
– Чем подсобить?
– Трупа закопать. А то он мне все комнатки гостевые провоняет, и людьми прирастать не будем. Унюхают вновь пришедшие смерть – и сбегут. Беда ведь?
– Ох, беда, – согласился Сигизмунд.
– Ты-то хоть не сбежишь?
– Не сбегу.
Сигизмунд обтер ладони о штаны и поднялся. В пояснице противно хрустнуло. Проклятый Казимир так и норовил доставить проблемы даже после собственной смерти.
Земля в погребе была сырая, тяжелая и скользкая, но лопата ее резала легко. Ушлый хозяин, указав уголок для ямы, отбежал вверх по лестнице «на секундочку» и отсутствовал уже полтора часа.
Сигизмунд махал лопатой, потирал ноющую спину, шепотом возмущался, мерз, дул на руки, воровал из банки маринованные патиссоны и под вкусный хруст раздумывал, как искать саквояж в логове старостимов. Тут ведь как: если Казимир пришел из города прямой дорогой неслучайно – он не петлял, точно не петлял, даже следы не путал, уж Сигизмунд почуял бы это во время слежки! – значит, правильную ветку ему указали. Указание же можно было заполучить двумя способами.
Первый – долго и самозабвенно декларировать сомнения по поводу прогресса, посещать фестивали локомотивов, там любоваться дамами в кожаных корсетах, блестящих ботиночках и без просветительской мишуры в кудрявой голове, пускать ностальгическую слезу при упоминании о «Пыхтящем Билли», «Ракете» Стефенсона или «сухопутном пароходе» Черепанова. Тем самым заполучить репутацию городского сумасшедшего – безобидного, но вдохновенного, ходить на сборища старостимов, хаять веяния нового времени и впадать в священное негодование от фразы «Дорогу воздушному транспорту!» Тогда рано или поздно на улице к тебе подойдет владелец тайного знания и подарит счастливый билетик в селение, не тронутое прогрессом. Именно таким билетиком воспользовался Сигизмунд, задушив его свеже-счастливого обладателя и оставив того без одежды и паромобиля под мостом через Дунай неподалеку от Братиславы.
Второй способ – найти старостима и тупо ему заплатить. В случае с банковским служащим Казимиром – именно тупо. Сначала сглупил, украв четыре миллиона, а потом еще раз проявил ноль интеллекта, продемонстрировав старостимам наличие у себя денег.
Сигизмунд сплюнул, запихал Казимира в неглубокую яму и принялся закидывать землей. Потом вылез наверх, употребил четвертый ковшик кофе за день и завалился спать в узком гостевом купе. Всю ночь ему снились узкоглазые китайцы с катанами, игравшие в салочки посреди поля с гигантскими стогами. Они убегали друг от друга с задорным визгом и ныряли в сено.
– Это ж не сено, это чай! – наставительно произнес чей-то голос.
– Что? – он поднял голову, встрепанную со сна, и обнаружил присевшую в ногах растрепанную белокурую леди с круглыми глазами и в длинном клетчатом платье с кружевным воротничком. Романтический образ несколько портили ботинки с грязными квадратными носами, выглядывающие из-под подола, и заткнутый за пояс разводной ключ.
– Чай, говорю, будете? – леди помахала пузатым чайником. Ни в интонации, ни в жесте не было ни капли изящной воспитанности и скромности, свойственной большинству дам, с коими Сигизмунду приходилось ранее иметь дело, но он привык держать себя по-джентльменски даже с горничными и кухарками. А чтобы искренне вести диалог с собеседником, нужно не только вслух, но и в уме называть его соответственно. В данном случае – «леди».
