Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)
Это была Мэри. Она шла неспешно, не теми легкими шагами, как когда-то, и не той тягучей, почти шаркающей походкой, что появилась у нее после болезни. Она шла так, точно несла на себе некий груз, который не тяготил ее, но который она не хотела бы повредить по пути. Ее платье исчезло, вместо него была просторная хлопковая рубашка с короткими рукавами и холщовые брюки, точно такие, как Эмерсон видел раньше на Говарде и том втором человеке из Поселения. Распущенные волосы Мэри свободно струились по плечам – Эмерсон уже и забыл, когда видел их такими, она всегда затягивала их в узел и прятала под чепцом или шляпкой. А сейчас ветер играл ими, забрасывал соломенные пряди ей в лицо, и они сияли на солнце.
Но самым невероятным было то, что она улыбалась.
Эмерсон встал и, покачиваясь, сделал шаг. Если это мираж, стоит рассеять его как можно скорее. Он пошел вперед, а потом побежал, когда понял, что мираж не исчезает. Он бежал и кричал: «Мэри, Мэри!», а она улыбалась и шла ему навстречу.
И только подбежав к ней почти вплотную, он понял, что еще изменилось в ней.
Ее кожа стала оливковой. Не столь темной, как у поселенцев, но… И еще глаза. Серебряный блеск в этих милых, нежных серых глазах.
– Мэри, – прошептал Эмерсон.
– Здравствуй, Чарльз, – ответила она.
Ее голос звучал любезно, как на светском рауте, и совершенно невыразительно. Эмерсон слишком хорошо помнил этот тон – именно так говорил с ним Говард. Пот, заливающий спину Эмерсона, вдруг сделался ледяным. Эмерсон схватил жену за плечи, притянул к себе, обнял…
И отшатнулся с криком, застрявшим в горле.
Ворот ее рубашки был распахнут намного смелее, чем могла себе позволить прежняя Мэри. И в прорези этого ворота Эмерсон увидел медь. Медь и жесть, склепанные между собой и затянутые тугими новенькими болтами. Эмерсон схватил ворот рубашки и рванул, обнажая грудь жены. То, что раньше было прекрасной девичьей грудью, теперь стало чудовищным куском мертвого металла.
У всех поселенцев есть протезы. Они не стали менять ей руки, ноги, глаза. Они заменили ей сердце.
Эмерсон рухнул на колени с клочками ткани в руках. Что-то необратимо менялось в этот миг в нем самом, в его разуме, неспособном сполна охватить и принять происходящее. Он посмотрел на Мэри снизу вверх, а она стояла все так же неподвижно, улыбаясь ему мягко и безразлично, как Мадонна с иконы.
– Почему? – только и смог выдавить Эмерсон.
– Потому что они позвали меня. Так нужно, Чарльз.
Он протянул к ней руку, коснулся мягкого, теплого бедра. Провел выше – и пальцы ткнулись в металл там, где живая плоть стыковалась с пластинами меди. Эмерсон отдернул руку, точно ошпарившись.
– Но это несправедливо, – простонал он. – Несправедливо!
– Я пришла сказать тебе, что ты сможешь остаться, только если будешь следовать правилам. Ночью ты получил предупреждение. Второго не будет.
Ночью? А что случилось ночью? Он уже не помнил. Его разум уже начал распадаться на куски.
– А можно я… можно мне тоже… с тобой…
– Нет, Чарльз. Тебе нельзя. Но мы будем видеться. Я иногда буду приходить.
– Правда?
– Конечно. Спроси у мистера Дженкинса.
Она смотрела на него еще какое-то время все с той же механической улыбкой, такой же искусственной и холодной, как ее новая плоть.
Потом повернулась и пошла по дороге обратно к джунглям.
– Хорошо, что вы ее отпустили, – тихо сказал Дженкинс у Эмерсона за спиной.
Эмерсон не слышал, как он появился. До сих пор он считал, что остался в поместье один. Он не повернул к Дженкинсу головы и не встал с колен. Его взгляд был прикован к Мэри, которая шла по дороге прочь, неторопливо и безмятежно, точно прогуливалась в парке.
– Вы знали, – спросил Эмерсон, не оборачиваясь, – что они это сделают с ней?..
– Я говорил, что вы ничего не можете изменить, сэр. Вам стоило меня послушать.
– Вам легко говорить.
– О нет, сэр. Совсем нелегко. Я понимаю вас, как никто иной. Ведь Говард – мой сын.
Эти слова заставили Эмерсона наконец поднять взгляд на управляющего. Пожилой джентльмен смотрел на него серьезно и печально.
– Ваш сын, – прошептал Эмерсон. – И вы позволили…
– У меня не было выбора. Как нет его и у вас. Вы можете лишь уехать – или остаться, чтобы видеться иногда… Только помните, всегда помните, что это больше не ваша жена. Что это – Поселение.
– Дженкинс, кто они такие?
Фигурка Мэри продолжала отдаляться. Вот ее снова подернула дымка, и опять кажется, будто это только мираж. А была ли Мэри для него чем-либо, кроме как миражом? Хоть когда-то?
– Они… – проговорил Дженкинс, тоже глядя вслед Мэри Эмерсон. – Скажем так: они – нечто принципиально новое. Нечто большее, чем новая человеческая раса. Может быть, новый вид. Их пока еще очень мало, они скрываются здесь, в дебрях джунглей, где их никто не может потревожить. А те, кто знает о них… что ж, у нас есть свои причины молчать. Ведь вы хотите снова увидеть ее? Даже такой.
– Не знаю.
– Разумеется, хотите. А если сюда забредут полицейские Британской короны, сыщики или газетчики, то вы убьете их. Убьете не задумываясь. Если, конечно, Поселение не преуспеет в этом до вас.
– Но чего они хотят? Что им нужно? Зачем они… о Господи… зачем? – спросил Эмерсон и заплакал.
Управляющий долго молчал, и в тишине разносились лишь глухие рыдания стоящего на коленях мужчины. Потом Дженкинс вдруг тронул Эмерсона за плечо:
– Глядите.
По небу летела птица. Только птицей она была не более, чем гусеница, лежащая в дальнем конце поля, была насекомым. Это была машина, раскинувшая по ветру громадные металлические крылья. Она парила над их головами, и ее огромная черная тень ползла по земле.
– Они еще очень юны, – сказал Дженкинс, глядя на птицу. – Еще не вошли в полную силу. Но они много работают. Они трудятся. Созидают. Растут. И придет день, когда они выйдут на свет Божий – о, я верю, сэр, что мы с вами оба доживем до этого дня. Они выйдут, и мир содрогнется. Мир содрогнется, сэр.
Дженкинс вдруг сорвал с головы шляпу и неистово замахал ею вслед механической птице, словно салютуя ее полету.
Птица описала еще один круг над поместьем и исчезла за стеной джунглей.
Андрей Кокоулин
Радость солнца
Когда Аджай привел к каменным ступеням крыльца девчонку лет двенадцати-тринадцати в грязно-зеленом сари, Даблдек только вздохнул.
– Ты хочешь оставить ее у нас?
Аджай поклонился.
– Да, сахиб.
Он упал на колени, потянув девчонку за собой.
Даблдек, наоборот, поднялся. Прабхакар, бородатый, насупленный, постелил на широкие перила открытой веранды белую ткань, и владелец поместья поставил на нее локти.
