Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)
– Они все такие? – негромко спросил Эмерсон. – Я имею в виду их протезы.
– Насколько мне известно, да, сэр. Я мало кого из них видел вблизи.
– Это несколько… необычно и даже пугающе.
– Совершенно с вами согласен.
Эмерсон докурил трубку как раз к тому времени, когда Говард со своим спутником закончили погружать мешки, сели верхом на своего странного железного коня и исчезли в джунглях.
Эмерсон вернулся в дом в муторном, почти что скверном настроении. Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше: ему достался в наследство не просто кусок запущенной земли, но процветающее хозяйство, оборудованное по последнему слову техники. И Мэри наконец оживилась, теперь ее не узнать. Она не стала прежней, но это было уже и не то бледное, вялое создание, которое Эмерсон одновременно любил, жалел и которым втайне начинал тяготиться. Теперь в Мэри снова бурлила жизнь. Каждое утро и каждый вечер она брала мольберт, корзинку с едой и в сопровождении старой Радхики шла в джунгли. Не слишком далеко, разумеется, но Мэри утверждала, что там, среди неподвижных пальм и низко нависающих лиан, ей работается лучше. Она больше не показывала Эмерсону свои рисунки, но он предполагал, какого они могут быть содержания, и это его тревожило. Вот и сейчас – он пообщался с рабочими, осмотрел мельницу и уже вернулся, а она по-прежнему где-то бродит. Эмерсон вздохнул и со скуки уселся за расходные книги, которые представил ему Дженкинс в первый же день и до которых у него никак не доходили руки.
Изложенная в цифрах история дядюшкиной фермы, еще десять лет назад еле сводившей концы с концами, а теперь превратившейся в сверхдоходное предприятие, оказалась неожиданно увлекательной. Изучая отчеты, Эмерсон потерял счет времени и опомнился, лишь когда за окном начало смеркаться. В джунглях темнеет рано, и все же он бросил озабоченный взгляд на настенные часы. Половина восьмого! О Господи. Где же Мэри?
Снедаемый дурным предчувствием, Эмерсон вышел во двор. Немногочисленные рабочие уже разошлись, плантация стояла пустой и тихой, и лежащая без дела гигантская гусеница-жатка казалась дремлющим чудовищем. Эмерсон сбежал с крыльца, готовый кинуться в джунгли на поиски жены, и тут увидел Радхику, неторопливо идущую по дороге к дому.
Идущую в одиночестве.
Эмерсон мгновение стоял неподвижно, а потом бросился вперед. Через миг он схватил пожилую индианку за плечи и встряхнул, точно тряпичную куклу.
– Где Мэри? Почему ты одна?!
– Простите, сэ-эр, – протянула Радхика на ломаном английском. – Уж так оно вышло, сэ-эр.
– Как вышло? Господи, что ты несешь?! Где моя жена?
– Там, – сказала индианка совершенно невозмутимо и указала рукой на лес.
Эмерсон мгновение смотрел на нее, точно безумный. Чувство, что его жена попала в большую беду, стало огромным, как морской вал, и захлестнуло его с головой. Он не стал тратить больше время на расспросы женщины, хоть она и вела себя совершенно дико. Вместо этого Эмерсон сорвался с места и кинулся туда, где, как он знал, обычно коротала за мольбертом дни его жена.
Он нашел то место довольно быстро – следуя его просьбам, Мэри не отходила слишком далеко и держалась широкой тропы, проложенной в этой части джунглей. Ее мольберт, зонтик и шляпка валялись на смятой траве, рядом с рассыпавшимися булочками, которые Мэри взяла с собой, чтобы подкрепиться. Листы бумаги белели в изумрудной траве, усеянной ядовито-желтыми цветами. Эмерсон упал на колени в траву и сгреб руками эти листы.
Там были поселенцы. На всех рисунках. Говард, и тот второй, с окуляром вместо глаза, и другие тоже. Всех объединяло одно: механические части тел, темная кожа и серебряные, неподвижные, глядящие в самую душу глаза. И еще Мэри рисовала машины. Не только те, которые могла видеть на ферме.
– Боже, что это. Что это, черт подери, такое, – прошептал Эмерсон.
Его взгляд упал на последний рисунок, незаконченный – она, наверное, работала как раз над ним, когда на нее напали. Рисунок изображал конструкцию наподобие крепостной стены, усеянную бойницами, выдвижными пушками, еще какими-то непонятными и угрожающими компонентами. Она видела что-то. Эта чертова индианка завела ее в джунгли, и Мэри увидела что-то, что ей видеть не положено.
Эмерсон судорожно стиснул последний рисунок, вскочил на ноги и помчался обратно.
– Дженкинс! Дженкинс! Выходите сейчас же!
Дженкинс на правах управляющего жил в поместье, в небольшой пристройке позади дома. На бешеный крик Эмерсона он вышел не сразу, но на его лице была написана неподдельная тревога.
– Мистер Эмерсон, сэр? Что-то случилось?
– Эти твари… из Поселения… они забрали мою Мэри! – крикнул Эмерсон, задыхаясь.
Тревога тотчас исчезла с лица мистера Дженкинса.
– О, – произнес он. – Вот как.
– О, вот как?! И это все, что вы можете сказать?!
– Мне очень жаль, сэр. Я не мог подумать, что юная миссис может представлять для них интерес. Обычно они не трогают хозяев, я хочу сказать, что такого прежде ни разу…
Он осекся, когда Эмерсон сгреб его за грудки.
– Вот что, – прохрипел Эмерсон. – Я понятия не имею, что ты бормочешь, но ты немедленно отправишься за рабочими. Даю тебе на это полчаса. Потом мы выступаем в лес искать мою жену.
– Нет, сэр. Боюсь, это невозможно.
Эмерсон отпустил его. Дженкинс отступил на шаг и аккуратно расправил смятый воротничок. Опустил взгляд – и тут заметил рисунок Мэри, который Эмерсон все еще инстинктивно сжимал в кулаке, словно путеводную карту. Дженкинс нахмурился. Его голос зазвучал сухо:
– Я, конечно, могу послать за рабочими, но они откажутся приходить. Даже если вы пригрозите уволить назавтра их всех. Никто из местных не пойдет в Поселение, в этом я вам ручаюсь.
– Плевать, – выдавил Эмерсон, трясясь от бешенства, от страха за участь жены и от бессильной злобы, которую будил в нем этот любезный и безжалостный человек. – Без вас обойдусь.
– Это было бы опрометчиво. Видите ли, они не подпустят вас близко к стене. А сама стена заперта механическими воротами, которые невозможно открыть снаружи.
Эмерсон не удостоил его ответом. Он пошел на конюшню, седлал коня и вскочил на него, разворачиваясь спиной к джунглям. Дженкинс следил за его действиями с вновь появившейся тревогой. Вот только Эмерсон уже понимал, что тревожится он вовсе не за Мэри.
– Что бы вы ни задумали, сэр, не стоит, право! – крикнул Дженкинс ему вслед.
Но Эмерсон уже пришпорил коня.
Поместье располагалось в десяти милях от деревни индусов. Когда Эмерсон добрался туда, стояла уже глухая ночь, деревня была погружена во тьму и казалась вымершей. Но быстро проснулась, когда в нее ворвался всадник, выкрикивающий что-то на языке британцев. Этого языка в деревне никто не знал, включая старосту, разбуженного и выбежавшего на шум. С большим трудом, изъясняясь красноречивыми знаками и подкрепляя свои требования грозным видом, Эмерсон сумел наконец объяснить, что случилось. Едва индусы поняли, что он говорит о проклятом Поселении, как улицы тотчас опустели снова. Люди просто развернулись и ушли обратно в свои дома, совершенно перестав замечать Эмерсона. Староста остался немного дольше, но и от него Эмерсон добился лишь виноватого «нахи, нахи, манахай», что означало недвусмысленный отказ. Дженкинс сказал правду: никто здесь не желал и помыслить о том, чтобы вторгнуться в Поселение. Тем более ради белого плантатора-британца, который приехал сюда всего неделю назад.
