Джеймс Брэнч Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1
Так что Юрген был отчасти доволен. Но все же он не был действительно счастлив даже среди бесконечных удовольствий Кокаиня.
«И чего же я желаю?» — спрашивал он у себя снова и снова.
И по–прежнему не знал. Он просто чувствовал, что не добился справедливости, а смутное ощущение этого беспокоило его даже во время игр с Евменидами.
ГЛАВА XXV
Заклинания Магистра Филолога
В то время, как уже объяснялось, был сентябрь, и Юрген видел, что Анайтида чем–то слишком обеспокоена. Она скрывала от него причину как могла долго: сначала сказала, что все в порядке; потом сказала, что он скоро все узнает; потом поплакала немного из–за того, что он, вероятно, будет очень рад обо всем услышать; и, наконец, все ему объяснила. Став супругом легендарной личности, связанной с Луной, Юрген, конечно же, подвергал себя опасности быть превращенным Филологами в персонаж солярного мифа и в этом случае был бы вынужден покинуть Кокаинь в Равноденствие, чтобы совершать повсеместно осенние подвиги. И сердце Анайтиды было совершенно разбито перспективой разлуки с Юргеном.
— У меня на Кокаине никогда не было такого принца–консорта: настолько сводящего с ума, настолько беспомощного и умного. И девочки так тебя любят, хотя они вообще–то были не в силах поладить с большинством приемных отцов! И я знаю, что ты легкомыслен и бессердечен, но ты совершенно отбил у меня тягу к другим мужчинам. Нет, Юрген, нет нужды спорить. Раньше, во время путешествий, я проэкспериментировала по крайней мере с дюжиной любовников, и они мне все нестерпимо надоедали. Они, как ты, милый, выражаешься, не умели поддержать беседу. А ты — единственный молодой человек, которого я нашла за все эти века, способный интересно говорить.
— На это есть причина, поскольку, как и ты, Анайтида, я не такой молодой, каким кажусь.
— Меня нисколечко не волнует твой внешний вид, — заплакала Анайтида, — но я знаю, что люблю тебя и что ты должен покинуть меня в Равноденствие, если не уладишь этот вопрос с Магистром Филологом.
— Детка, — сказал Юрген, — евреи попали в Иерихон, попытавшись это сделать.
Он опоясался Калибуром, выпил пару бутылок вина, надел поверх доспехов рубаху Несса и отправился на поиски этого чудотворца.
Анайтида проводила его до скромного жилища, во дворе которого сушилось постиранное белье. Юрген смело постучал, и через некоторое время дверь отворил сам Магистр Филолог.
— Извините за отсутствие церемоний, — сказал он, щурясь за покрытыми пылью большими очками, — но, к несчастью, время задержали где–то поблизости в четверг вечером, и служанка будет отсутствовать неопределенно долго. Поэтому я предполагал, что на крыльце ожидает эта дама. Ибо было бы не совсем удобно, если б соседи увидели, как она входит.
— Вы знаете, зачем я пришел? — спросил Юрген, грозный и великодушный в своей блестящей рубахе и сверкающих доспехах. — Ибо предупреждаю вас, что я есмь справедливость.
— По–моему, вы лжете, и уверен, что вы устраиваете никому не нужный шум. Так или иначе, справедливость — это слово, а я управляю всеми словами.
— Вы очень скоро обнаружите, сударь, что поступки говорят громче слов.
— Я верю, что это так, — сказал Магистр Филолог, по–прежнему прищурившись, — но и толпа евреев говорила громче Того, Кого они распяли. Но Слово не пришло.
— Вы занимаетесь софистикой!
— Вы — мой гость. Поэтому советую вам, из простой дружелюбности, не оспаривать мощь моих слов.
Юрген же с презреньем сказал:
— Значит, справедливость — слово?
— О да, одно из самых употребимых. Английское «justice», испанское «justicia», итальянское «giustizia» — все они происходят от латинского «Justus». О да, в самом деле, но справедливость — одно из моих лучше всего связанных с другими и привязанных к другим слов, могу вас уверить.
— Ага, и к какому же вырожденному употреблению вы приговорили эту бедную, порабощенную, запуганную справедливость?
— Существует лишь одно разумное употребление этого слова, — спокойно сказал Магистр Филолог, — для любого, кто имеет дело со словами. Я объясню вам это, если вы зайдете ко мне с этого предательского сквозняка. Неизвестно, к чему может привести простуда.
Тут дверь за ними затворилась, и Анайтида осталась ждать снаружи с некоторой тревогой.
Вскоре Юрген вышел из этого скромного жилища и в замешательстве вернулся к Анайтиде. Юрген бросил на землю свой волшебный меч — заколдованный Калибур.
— Это, как я понимаю, Анайтида, старомодное оружие. Нет более сильного оружия, чем слово, и никакие доспехи не защитят от слов, и именно словами победил меня Магистр Филолог. Это вообще–то нечестно, но человек показал мне огромную книгу, в которой есть имена всего на свете, а справедливости среди них нет. Вместо этого, оказывается, справедливость — всего лишь обычное существительное, неопределенным образом обозначающее некое этическое понятие поведения, соответствующего обстоятельствам, будь то индивидуумы или целые сообщества. Это, заметь, всего лишь мнение грамматика.
— Но что он решил в отношении тебя, Юрген?
— Увы, милая Анайтида, он вывел, несмотря на все мое старание, слово «Jurgen» из слова «jargon», обозначающего беспорядочный щебет птиц при восходе солнца. Вот так безжалостно Магистр Филолог превратил меня в персонаж солярного мифа. Дело решенное: мы должны расстаться, моя дорогая.
Анайтида подняла с земли меч.
— Но он же ценен, поскольку человек, владеющий им, является самым могучим из воинов.
— Это всего лишь тростник, гнилой прутик, метла по сравнению с хитроумным оружием Магистра Филолога. Но храни его, если хочешь, моя милая, и вручи его следующему принцу–консорту. Мне стыдно возиться с этими игрушками, — сказал Юрген с отвращением. — И, кроме того, Магистр Филолог уверяет меня, что я достигну гораздо больших высот с помощью вот этого.
— Что это у тебя на куске пергамента?
— Тридцать два собственных слова Магистра Филолога, которые я у него выклянчил. Смотри, моя милая, он написал это заклинание для меня собственноручно. — И Юрген с выражением прочитал слова на пергаменте: «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».
— И это все? — беспомощно спросила Анайтида.
— Ну да. И, разумеется, целых тридцати двух слов наверняка достаточно для самых придирчивых скептиков.
— Но разве это волшебство? Ты уверен, что это подлинное волшебство?
