Ольга Голотвина - Сокровище троллей
Хиторш почти не слушал пьяную болтовню. Под горло, под сердце, в низ живота подкатывало знакомое ощущение: вот сейчас Хиторш покажет, кто здесь хозяин! Он колдун, а прочие — мразь… рабы, его рабы! Что Хиторш велит, то и сделают. Уж до того это сладко — ну словно избить того, кто сдачи дать не может. Или девку силой взять.
Девку… Айки, да… скорее, пока не ушла далеко!
И Хиторш заговорил — тяжелыми, как валуны, короткими фразами. Про бесстыжую Айки. Про чужого бродягу, который в медяк не ценит топоровских парней… ага, застыл взгляд у этих слизней, теперь с ними что угодно можно делать. Снова про бесстыжую Айки: раз перед чужими парнями подол задирает, так свои-то и сами ей его задерут. Надо сучку наказать, чтоб от деревенских парней нос не воротила…
Голос Хиторша оборвался. Ему хотелось рычать, как вожаку волчьей стаи. Вот оно, слаще всего на свете… Что Айки? Айки — тьфу! А вот это подчинение… люди душу выворачивают грязной, поганой изнанкой наружу — бери мою душонку, Хиторш, делай с нею что хочешь!
Айки никуда не денется. Но эти два болвана даже не поняли, что Хиторш их самих только что поимел!
Вот Дождик — этот да-а… этот щенок не давал собой командовать. Поймать бы его да измолотить, чтоб мякина во все стороны летела… чтоб калекой на всю жизнь остался… чтоб пластом лежал и двинуться не мог, глядя, как его подружку растянут на берегу…
— Чур, парни, моя очередь первая! А теперь — вперед, пока эта тварь не сбежала!
* * *Маринге и Челивису повезло во всем, кроме главного.
Они удачно спустились со скалы, похожей на лису. Удачно вернулись к Приюту Филина — метель только начала буянить. Удачей было и то, что буря не загнала в пещеру еще какого-нибудь хищника, готового отстаивать новообретенное логово.
Дружно вытащили из пещеры тушу твари. Дружно наломали сухих веток для костра — а это не так уж просто, когда снег бьет в лицо. Дружно развели костер у дальней стены, где не тянуло сквозняком от входа до «оконца». Положили на два валуна еловые лапы и удобно на них уселись.
Челивис поправил в костерке ветки и отстегнул с пояса фляжку с вином. Маринга, отвернувшись, достала спрятанную на груди лепешку в чистой тряпице. И оба приготовились с толком, с чувством, со вкусом переживать свое горькое разочарование.
Но почему-то не получилось всласть поогорчаться.
Так уютно было у маленького костерка… так приятно было вытянуть к огню усталые ноги… А когда ручка, вынырнувшая из красной рукавички, нашла руку, сбросившую кожаную перчатку, оба кладоискателя и вовсе почувствовали, что неудача не отправит их на погребальный костер.
— Когда ты собираешься вернуться в Джангаш? — спросила Маринга, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал небрежно.
— Увы, не вернусь. Поеду вверх по реке, до Шаугоса — и дальше, в Грайан.
— Но почему? — выдохнула девушка. Даже на Лисьем Ошейнике, когда она поняла, что тайна сокровища троллей навек утрачена, у нее не было таких несчастных глаз.
«Эх, — решился Челивис, — откровенничать так откровенничать!»
И поведал о том, как прогневал Клешню и был послан на поиски сокровища, чтобы выкупить свою жизнь. Рассказать про «слоеную» коробку язык не повернулся, но все же игрок упомянул вскользь, что с проигрышем Дабунша не все было чисто. Впрочем, Маринга пропустила этот намек мимо ушей, слушала сочувственно.
— То, что Дабунш ушел к троллям, — закончил игрок свой невеселый рассказ, — для меня — подарок Безымянных. Смогу уйти не крадучись и не боясь погони.
— Погоня все равно будет, — печально сказала Маринга. — Лучше бы раздобыть денег и откупиться от этих барракуд.
— Лиса-удача капризна и не очень-то щедра, — криво усмехнулся Челивис. — Я играю с тех пор, как вышел из мальчишеского возраста. И как-то не выиграл золотые горы. И не построил свой дом у моря.
Маринга нагнулась, подняла выпавшую из костра ветку и бросила обратно в пламя. Ее лица не было видно, когда она спросила очень ровным, равнодушным голосом:
— А почему бы не уладить свои неприятности из приданого жены? В любом городе найдется не одна богатая девица на выданье, а ты — не Отребье, не старик и не урод.
Челивис открыл рот. Закрыл. Несколько мгновений подумал над ответом. И сказал очень осторожно:
— На свете есть только одна девушка, на которой я бы с радостью женился. Но какой отец выдаст дочь за бездомного бродягу? Меня же спустят с лестницы!
— О-о, так уж и с лестницы, — с восхитительным детским простодушием утешила его Маринга. — Не такие уж они и звери, эти отцы. Вот мы с Аймарой из своего папы веревки вьем.
Она не убедила Челивиса. Как-то не верилось ему, что суровый капитан «Седой волны» — подходящий материал для витья веревок. Особенно если речь идет о судьбе дочери. Но опытный игрок умел душой, сердцем, шкурой чувствовать момент, когда надо не рассчитывать шансы, а швырять на кон все что есть.
Он спросил жарко:
— Маринга, если твой отец не даст благословения на брак — согласишься ли ты все равно выйти за меня? Может быть, я никогда не построю дом у моря. Может, как мой отец, буду всю жизнь скитаться по дорогам… пойдешь со мной?
Маринга подняла голову и бестрепетно встретила его взгляд, кипящий азартом и страстью. Сказала спокойно и уверенно, как о чем-то решенном раз и навсегда:
— Если понадобится — выпрыгну в окно. Конечно, лучше уговорить отца, но если…
Договорить ей не удалось: Челивис сгреб ее в охапку и закрыл ей рот крепким поцелуем.
* * *А в избушке зверолова, заметенной по самые ставни, никто уже не радовался победе над разбойниками.
Кучер спал на своем тулупе, расстеленном на полу. Топор на всякий случай положил под рукой: метель метелью, а кто их знает, этих сухопутных грабителей…
Ящер Сизый лежал у очага, и отсветы догорающих углей дрожали на чешуе. Лапы его были зачем-то привязаны к тонким палочкам и очень болели. Ящер старался убедить себя, что человеческое целебное колдовство ему поможет, что сломанные кости срастутся.
Но даже если придется навсегда остаться калекой и получить общее для всех калек имя Колода… что ж, не страшно! Совсем не страшно! Пусть этой участи боятся одиночки. А у него есть ученик, который, как завещала Великая Мать, будет охотиться для своего учителя, и беречь его, и охранять от хищников. А когда учитель умрет, ученик исполнит еще один завет Великой Матери: любовно и почтительно растерзает и поглотит тело покойного. Значит, Сизый проживет хорошую, достойную жизнь: от яйца, разбитого заботливой матерью, чтобы помочь детенышу вылупиться, до панциря из чешуи, разорванного заботливым учеником, чтобы спасти плоть от гниения…
