Елена Грушковская - Багровая заря
— Что я могу сделать? — спросил он.
— Охраняй её, — сказала я. — Это теперь твой единственный пост.
Он кивнул — а что ему ещё оставалось?
После этого я направилась прямиком в изолятор. В камере было темно, и я, стоя в приглушённо освещённом коридоре, могла разглядеть только очертания фигуры, сидевшей с ногами на койке с тлеющей сигаретой между пальцев. Дежурный, стукнув по решётке, приказал:
— Задержанная, встать! С тобой хочет поговорить Аврора.
Фигура поднялась с койки и подошла к решётке. Свет озарил её лицо, и я узнала Эйне. Она была спокойна, уголки её губ были чуть приподняты — не то насмешливо, не то дружелюбно, не разберёшь. Как всегда, растрёпанная, с седой прядью, в потёртом кожаном костюме, она смотрела на меня сквозь сверхпрочные прутья решётки своими загадочными глазами.
— Ты? — пробормотала я.
— Привет, — сказала она.
Я смотрела на неё, а она посасывала докуренную уже почти до фильтра сигарету, выпуская дым в сторону.
— Это ты спасла её?
Она усмехнулась.
— Да никого я не спасала, — сказала она. — Девчонка так билась и царапалась, что эти идиоты уронили её. Одному она своей игрушкой глаз выбила. Мне оставалось её только подхватить. Я ничего не делала — в смысле героизма. Как она там?
— Не очень хорошо, — сказала я. — Она не просыпается.
Эйне нахмурилась.
— Не просыпается, говоришь? Значит, кто-то из этих ребят обладал искусством погружения жертвы в летаргию.
— И как её можно разбудить? — спросила я.
Эйне покачала головой, впилась губами в свой дотлевающий бычок.
— Дело плохо… Она может проснуться, а может и не проснуться. Всё будет зависеть от неё самой. Ничего сделать нельзя, можно только ждать и надеяться, что она выкарабкается.
Я шагнула к ней, взявшись руками за прутья решётки.
— Она моя дочь, — сказала я тихо. — Я люблю её. Если она не проснётся… — Я умолкла.
Эйне бросила окурок на пол и притоптала.
— Будем надеяться, что она проснётся. Слушай, у меня курево кончилось. Ты здесь командир? Так вот, если ко мне нет претензий, то либо прикажи меня выпустить отсюда, либо, если я застряла здесь надолго, обеспечь меня хотя бы сигаретами.
Я достала свои, проверила пачку — она была почти полная — и протянула Эйне.
— Вот спасибо, — усмехнулась она, сунув пачку в карман. — Это, как я понимаю, значит, что я тут застряла?
— Послушай… Как насчёт того, чтобы перейти к нам? — сказала я. — Ты ещё не в "Авроре", как я понимаю? Сейчас самое время сделать выбор.
Она усмехнулась, ковыряя ногтем одного пальца подушечку другого.
— Звучит заманчиво… Только вот я сама по себе. Ничей мундир надевать я не хочу.
— Аделаида говорила так же, — сказала я. — Ты знаешь, что с ней стало?
Эйне смотрела на меня иронически.
— Полагаю, вы её… — И она прочертила большим пальцем поперёк шеи.
Я рассказала ей, что сделала Аделаида, и что было сделано с ней. Эйне слушала, прислонившись к стене, достала из подаренной мной пачки сигарету и чиркнула зажигалкой.
— Она просто старая, выжившая из ума идиотка, — сказала она. — Нехорошо так о покойных, но всё-таки это было глупо с её стороны — настучать и пребывать в святой уверенности, что "Аврора" ей не отомстит. Жалко старушку… Она была забавная.
— Если ты не с "Авророй" — значит, ты с Орденом, — сказала я. — Следовательно, ты наш враг. Здесь делается так: захваченный член Ордена, не пожелавший перейти к нам, подлежит уничтожению.
— Вот как, — хмыкнула Эйне. — Радикально. И что ты посоветуешь?
— Переходи к нам. Твой поступок вполне в духе члена "Авроры".
Она выпустила длинную струю дыма, прищурившись.
— Да это и вышло-то вроде как случайно, — сказала она сквозь зубы. — Смотрю — летит девчонка, а сверху в небе — два каких-то типа. Ну, значит, уронили или бросили. Я только подставила руки и сделала ноги, то есть, крылья. Ничего такого я не сделала.
— Но ты передала её "волкам", — сказала я.
— Только потому что это их работа, а я спасением людей не занимаюсь. — Она присела на корточки, прислонившись спиной к стене. — Нет, детка, не соблазняй меня. Можешь отправить меня на гильотину, если хочешь… Мне по барабану.
— Это было бы плохой благодарностью за спасение Карины, — сказала я. — Я дам тебе время подумать.
— Пустая трата времени, — сказала она. — Я уже сказала, что ни под чью дудку не пляшу и до "Авроры" мне нет дела. Я кошка, гуляющая сама по себе. Поступай со мной, как знаешь. Либо казни, либо отпусти.
С ней ничего нельзя было сделать, невозможно было её подчинить. Я отдала приказ выпустить её — на свой страх и риск. Если бы она была членом "Авроры", я бы объявила ей благодарность, а так ограничилась только тем, что отпустила. Стуча каблуками ботфорт, она прошла мимо меня с сигаретой в зубах на свободу, насмешливо отсалютовав мне рукой.
8.22. Радостная весть
Док Гермиона встретила меня радостной вестью:
— Проснулась спящая красавица!
Сквозь прозрачный купол на её волосы падал золотистый луч. Док Гермиона с чашкой в руках сидела рядом на круглом табурете и подносила к её рту ложку, а она, послушно открывая рот, ела что-то кашицеобразное. В её руках, сложенных на одеяле, был зажат фарфоровый ангел с отбитым крылом. Не чувствуя под собой ног, я подошла. Док спросила:
— Узнаёшь, кто это?
Карина, шевеля перемазанными пюре губами, сказала:
— Мама…
Я присела на край её постели и крепко поцеловала в обе щеки и в лоб.
— Привет, красавица. Ну и вздремнула же ты, скажу я тебе!
В горле у меня стоял ком, но я улыбалась ей, а она улыбалась мне. Я взяла у дока Гермионы чашку, зачерпнула пюре и поднесла ложку ко рту Карины. Она доверчиво открыла рот и приняла ложку.
8.23. Улучшение
В состоянии Карины настал переломный момент, после которого она пошла на поправку — медленно, но верно. Её глазки прояснились, она немного приободрилась и уже сама поднимала голову от подушки. Поначалу она была очень слаба, но постепенно силы возвращались к ней, и, когда я к ней входила, она протягивала ко мне свои тонкие руки и могла приподняться и обнять меня.
— Мамочка… Я хочу на свежий воздух, — просила она.
Она бредила свежим воздухом, тоскливо смотрела сквозь купол на небо, и я не могла не выполнить её желание. Закутав её в одеяло, я вынесла её на улицу, и мы погуляли минут сорок. Сама идти она ещё не могла, и я несла её на руках. А после возвращения она съела свой обед: у неё вдруг проснулся аппетит.
Её аппетит радовал: она ела всё, что ни давали, а зачастую даже просила добавки. Силы к ней возвращались поразительно быстро. Через неделю она уже могла сама садиться в постели, а через полторы встала. Она стояла, пошатываясь на тонких ножках, как новорождённый жеребёнок, но когда попробовала пойти, всё-таки не удержалась и упала бы, если бы мы с доком не подхватили её.
