Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка
Он ушел. Николаус проводил Михаэля, не проронив ни слова, а потом обернулся к ангелу смерти, на плече которого уже сидел нергал. Ястребоголовый жадно глядел на юношу, как хищник обычно смотрит на добычу. Малах Га-Мавет распахнул крылья настолько широко, что задел стены.
- Ты мог уйти первым и тогда бы выжил, - проговорил он.
- Я понял, но тогда умер бы Виллем, - кротко ответил юный фон Граусбург, закатил глаза и упал навзничь.
Глава пятьдесят третья
Николаус потрясенно рассматривал собственное мертвое тело, возле которого находился. Изучал внимательно, так, словно никогда его прежде не видел. Хотя в некотором смысле он действительно его не видел. Таким. Ведь это не то же самое, что смотреться в зеркало, а больше напоминает разглядывание куклы, выполненной из воска и имеющей твою внешность: всегда отыщешь отличия, а если не найдешь, то придумаешь.
В целом юноша переживал странное состояние и непонятные ощущения. Он осознавал свою гибель, свою смерть, но одновременно с этим понимал, что продолжает существовать, то есть жить. Впрочем, что-то неуловимое и неназываемое из него ушло навсегда, и Николаус чувствовал определенную легкость от отсутствия каких-то переживаний, связанных с завтрашним днем. И тяжесть внутри также присутствовала. Она была вызвана жестоким требованием навсегда оставить мир живых, разлучиться с родными и близкими, не сказав им чего-то очень важного. Чего именно? Кто знает.
Юноша чувствовал, что парит над полом, не касаясь ничего вокруг себя, а по колыхавшемуся свечению и бликам, отражавшимся от стен и фигуры Малаха Га-Мавета, догадывался, что коренным образом изменил свою форму, став чистой энергией, не обремененной плотью.
Откуда-то пришло знание о причинах своей гибели, до этого представлявшей собой догадку. Николаус подлетел к шпаге воина, присмотрелся.
- Это не обычная сталь - колдовская, - уточнил ангел смерти. - Сложный яд ее неотъемлемая часть. Прежний владелец называл свою шпагу Аваддоном, хотя она не всегда истребляла, иногда все ограничивалось лишь мучениями и увечностью. Ты, к примеру, выжил бы, если бы поспешил.
- Но я умер, - с прискорбием констатировал фон Граусбург.
- Это был твой выбор. Ты сам отказался от жизни, уступив Виллему Рангеру право первым покинуть дьявольский перекресток. Теперь он жив, а ты нет.
- Тогда я уже умирал и сразу понял суть вопроса, который ты мне задал. Не мог же я осознанно обменять жизнь другого человека на свою? Уверен, что Виллем поступил бы точно так же, знай он известное мне.
- Должен тебе признаться: я не сказал Михаэлю Бреверну правды. Он решительный и отчаянный мужчина, порой даже слишком. К тому же, увидев умирающего Виллема, он был на таком взводе, что запросто мог кинуться на меня, а я такого поведения не терплю и редко прощаю.
- И в чем же ты солгал?
- Я с самого начала знал, что колдуны потерпят поражение. Никогда раньше при подобных обстоятельствах чернокнижники своего не добивались, но, думаю, очень потешали дьявола своими поисками и попытками. Иногда они почти достигали своих целей и успевали приносить жертвы. Про эту ночь мне было доподлинно известно одно: кто-то из шести путников обязательно погибнет. Один из шести. Хлыст мог зацепить Эльзу Келлер. Кинжал мог не напороться на толстую стежку в жилете Хорста и пронзил бы мельнику печень. Опрокинутая жаровня только чудом не высыпала все угли на нотариуса, одежда которого непременно бы вспыхнула от этого. В другой вероятности, которая так и не воплотилась в реальность, загоревшийся Пауль Рейхенштейн мог ослепить горбуна, глаза которого слишком восприимчивы к вспышкам света. Колдун накинулся бы на тебя или Михаэля и убил бы. Просто огромное количество возможных исходов, и во всех выживал только тот, кто уходил с перекрестка миров первым.
- И что меня ожидает теперь? - спросил Николаус фон Граусбург.
Малах Га-Мавет замолчал - надолго. Крылья его опустились, он смотрел вниз, как если бы заметил на полу что-то чрезвычайное интересное. На самом деле он сгорал от нетерпения излить душу, но не решался и не находил нужных слов. Наконец он выдавил из себя:
- Ты не хочешь услышать мою историю?
Николаус оторопел.
- А тебе не с кем ею поделиться?
- Есть, однако ангелы не понимают ее и не хотят понимать, а люди никак не могут объяснить мне ее более-менее толково.
- А я смогу?
- Я надеюсь.
- Тогда начинай, - ответил юный фон Граусбург и порадовался тому, что в новой для себя форме сохранил способности смеяться и утаивать свои смешки.
- Где бы мне ни довелось побывать, я всегда могу сказать, что там грустно и одиноко, - эта фраза Малаха Га-Мавета могла показаться Николаусу ритуальной, если бы не прозвучала поразительно искренне. - Я не был откровенен с тобой и твоими новыми друзьями, когда утверждал, что ангелы могут найти себе развлечения вне людского мира. Дело в том, что ангелам не нужны забавы. Мы созданы для определенных ролей, за пределами которых никаких интересов для нас не существует. Пусть передо мной открыта вся Вселенная, и за сотую долю секунды я могу промчаться через тысячи тысяч параллельных реальностей, долгое время меня там ничего не привлекало. Мне было многое знакомо и еще больше открыто для исследования, но ничего не завораживало настолько, чтобы увлечься.
Века назад со мной случилось кое-что, серьезно пошатнувшее мое восприятие. Я должен был забрать маленького ребенка из горящего дома, и мой расчет вероятностей был гениален в простоте, поскольку иных вариантов, кроме гибели младенца, не было. Однако пришлось забирать какую-то грязную бродяжку, абсолютно ничем не примечательную, вороватую и очень нечестную. Мать ребенка с причитаниями билась в истерике у полыхающего дома. Соседи сочувствовали ей и утешали друг друга, а кто-то восторженно смотрел на пожар. Никто не решился войти в огонь, а никому и ничем не обязанная попрошайка, которую не так давно прогоняли вон, пошла за младенцем. Она спасла его и погибла.
Отнюдь не это изумило меня, потому что не все шаги могут быть просчитаны с помощью моего анализа. Иногда развитие событий не укладывается в привычные для меня схемы человеческого поведения, но к этому я привык.
Меня удивило то, что бродяжка проделала одно и то же во всех мирах, где существовали она и ребенок. Не было исключений. Везде, где она имела возможность спасти младенца, бродяжка это сделала.
Потом я долго расспрашивал попрошайку о причинах, побудивших ее на такой поступок. Она отвечала: его нужно было спасти. Я говорил ей, что ребенок был не ее, и они даже не были знакомы, но бродяжка недоуменно смотрела на меня, отвечая, что это никакого значения не имеет. Я спрашивал ее: в чем заключалась мотивация? Она только пожимала плечами.
