Gamma - Цели и средства
Луна тем временем безмятежно смотрела по сторонам. В малом холле она остановилась и задрала голову.
— Как красиво…
Расписной плафон помнил, кажется, еще Люкова деда. На лазурном фоне под куполом летали и ползали гиппогрифы, горгульи, фениксы, а иногда чуть заметная точка в самом центре стремительно увеличивалась и превращалась в золотого дракона. Дракончика–тезку очень любил Драко в детстве – вечно таскал Элкина «сматлеть длакосю».
— Вы не видели его раньше?
Луна покачала головой:
— Только главный вход, столовую и спальню. И подвал.
Нарцисса вздрогнула, но выражение на лице невестки не изменилось: она сказала всего лишь то, что сказала. Честно перечислила знакомые места Мэнора.
Они с Драко редко заходили в дом, когда приезжали сюда. Гуляли, забирались в старые конюшни и пристройки, уходили в лес, болтали в парке – на скамейке у позеленевшего фонтана… Драко не хотел мозолить глаза отцу… и ей, поняла вдруг Нарцисса. И ей, старой снобке.
— Идемте, – сказала она. – Я покажу вам Мэнор.
Чего не было в бутылке… Сентябрь – октябрь 1980 года— Тебе не помешает светский лоск, – сказал Лорд. – И умение общаться с леди. Считай это дополнительным учебным курсом.
Он окрестил ее Принцессой. Без всякого намека на связь – просто жена Малфоя слишком походила на принцессок из маггловских сказок: смазливых глупеньких задавак. Лили когда‑то играла такую на школьном спектакле – ей надели жуткий белобрысый парик с большим бантом, будто ее собственные волосы были недостаточно красивые. Эвансы сидели в первом ряду, фотографировали и хлопали. Он глядел из прохода: пацаны из класса засмеяли бы, узнав, что он пошел на малышовый спектакль.
— Ты не понимаешь, просто принцессы бывают только блондинки, – объясняла Лили на следующий день.
Нарцисса Малфой, видимо, тоже так думала.
Он честно приходил и отсиживал свои «учебные часы» за дорогим малфоевским кофе. Принцесска любезничала и щебетала за двоих. Пару раз он пытался ее прочитать – и не смог: разум Нарциссы оказался куда лучше закрыт, чем у ее мужа. Впрочем, большого внимания на это он не обратил: все мысли были только о Лили.
Лили. Его девочка – он никогда не звал ее так наяву, но все чаще обращался к ней в фантазиях. Его милая, добрая, любимая девочка. Проклятый Поттер подставил ее, если бы не он, она не была бы сейчас в такой опасности… О том, что Лили давно не девочка и уж точно не его, Принц тогда и думать не хотел.
Конечно, он не мог не сравнивать. И конечно, сравнения всегда были не в пользу Принцесски. Нарцисса была слишком жеманна, слишком холодна, слишком стара: двадцать пять, это же почти закат – слишком… не Лили.
И когда она в первый раз ему приснилась, Принц с удвоенным рвением занялся окклюменцией, пряча мерзкие мысли в глухой кокон: от других, а главное – от себя. В его жизни сейчас и всегда будет только одна женщина.
…существенно уступают самкам в размерах и яркости расцветки…Минерва даже жалела, что пришлось провести за министерской перепиской такой солнечный день – снег до боли в глазах искрился под изумительно синим небом. Повезло третьему курсу, Хаффлпафф плюс Гриффиндор, сдвоенный уход за волшебными животными. Хагрид повел их на опушку Запретного леса показывать зимующих палочников, и они, кажется, шли туда весь первый урок, радостно хохоча, валяясь в снегу и перебрасываясь снежками. Минерва посмотрела сквозь заиндевевшее окно, вздохнула и вернулась к бумагам.
Удалось разобраться засветло, и Минерва вознаградила себя прогулкой до Хогсмида: отправила пачку писем, выпила большую чашку коричного чая с песочными тритончиками у Мэган Джонс и теперь неторопливо шла к школе.
Стояли синие сумерки. Окна Гриффиндорской и Астрономической башен светились, как праздничная гирлянда. Минерва вошла в вестибюль. Стайка школьниц с хаффлпаффскими значками шумно взлетела по ступенькам. Понесли открытки к «Кабинету ученого», улыбнулась Минерва.
Эта большая и темная картина висела на втором этаже недалеко от класса защиты от темных искусств – может, потому ученики думали, что это кабинет Снейпа? А может, потому что на картине явно просматривалась алхимическая лаборатория, а Снейп все равно остался в памяти учеников как Мастер Зелий. Он и в самом деле иногда приходил сюда: садился за стол, листал фолиант с латинской фразой на обложке – и уж совсем редко засыпал в кресле. Откидывался на широкую низкую спинку, задрав острый подбородок, открывал худую беззащитную шею и замысловатую серебряную цепочку, уходившую под воротник. На цепочке – все знали – висел тонкой работы медальон то ли со змейками, то ли с инициалами профессора, а что внутри – не видел никто, но разве это было не очевидно? Когда профессор думал, что его никто не видит, он вытаскивал медальон из‑под рубашки, раскрывал и печально смотрел.
Открытки у «Кабинета ученого» начали оставлять в первый год, когда заработала школа. Профессор Снейп, чей портрет повесили в кабинете директора в мае, встретил учеников в сентябре во всем блеске посмертной славы. Девятого января кто‑то засунул маленькую открытку за раму «Кабинета», четырнадцатого февраля их стало несколько, а на следующий год эльфы притащили маленький столик. Теперь к праздникам на столике появлялся ворох разноцветных поздравлений, по большей части зеленых с серебром. После праздников их убирали эльфы.
«Кабинет ученого» был пуст, как Минерва и предполагала. Профессор Снейп наверняка сидел в кабинете директора, может, пил чай с Дамблдором в честь дня рождения. День рождения! Эван‑то где?
Толстый монах выплыл из‑под лестницы и любезно сообщил, что профессор Смит в учительской. Минерва поспешила на второй этаж.
Еще на лестнице она услышала нежные звуки скрипки. Профессор Снейп не пил чаю и не беседовал с Дамблдором – он играл в одиночестве в маленькой церкви, убранной к Рождеству.
Эта небольшая картина почти весь год висела у лестницы на седьмом этаже, но к началу декабря неизменно перебиралась к учительской – Хогвартс напоминал о празднике – и оставалась там обычно до самого февраля. В маленькой церкви горели свечи, верхушка ели пряталась в полумраке. Трубы органа негромко гудели, клавиши зачарованного инструмента двигались сами, вплетая мягкие аккорды в главную мелодию, которую вел на скрипке профессор… Северус. Он сбросил мантию и в белой рубашке на фоне красноватой темноты казался еще выше и тоньше. Худая рука нежно, но уверенно держала гриф, широкий рукав съехал к самому локтю, но метка пряталась на внутренней стороне предплечья, был виден только кончик змеиного хвоста. Северус играл, прикрыв глаза, не замечая ничего вокруг, и Минерва не стала его окликать – тихо вошла в учительскую.
