Колдовской мир. Год Единорога - Нортон Андрэ

– На запад, – ответила она. Даже головы не повернула, говорила абсолютно отстраненно, словно мыслями была далеко отсюда.

Завтрак опять прошел в молчании. Затем мы поднялись и двинулись вперед, по этой труднопроходимой земле. В полдень, судя по солнцу, мы дошли до зеленого участка среди камней, где и в самом деле оказался источник. Вот радость! Ведь два других, которые мы миновали, были сухими. Здесь же вода, журча, текла по короткому руслу, а потом, дойдя до скалы, ныряла под нее и исчезала.

Были здесь и два дерева среднего размера, и несколько кустов. Оттуда вылетели птицы, а из-под ног стремглав выскочили какие-то пушистые зверьки, такие быстрые, что разглядеть их было невозможно. Их, по всей видимости, привлекали кусты. Ветки сгибались под тяжестью ягод. Таких крупных я еще не видел. Мясистые, темно-красного цвета, некоторые переспели и лопнули, другие уже свалились на землю и сгнили.

Гафия сорвала одну ягоду, приподняла ногтем кожицу, понюхала, потом осторожно лизнула кончиком языка. Спустя мгновение она сунула всю ее в рот и с жадностью стала жевать. Доверяя ее познаниям в ботанике, я тут же последовал ее примеру. После нашего путешествия по пересеченной местности с раскаленными от солнца камнями ничто не казалось таким вкусным. Ягоды эти были одновременно и пищей, и питьем. Мы наелись до отвала. Затем набрали еще ягод, уложили их в листья, которые Гафия сорвала с дерева, растущего возле ручья, и соединили их колючими веточками. Я взял наши бутылки, вылил остатки воды, сполоснул и наполнил доверху.

В это утро ничего оставшегося от аборигенов нам больше не встретилось. Чем дальше уходили мы от каменной ловушки, тем более заброшенной казалась земля. Я поднялся на скалу, нависавшую над ручьем, и, заслонив глаза ладонью от солнечных лучей, приглядывался, какую тропинку выбрать, где легче пройти.

Линия горизонта отчетливо выделялась на безоблачном небе. Там, вдали, скорее всего, были горы. Беспокойство мое нарастало. Я думал, что Айна не могла попасть в эти края без посторонней помощи и без запаса еды. Наверное, я был прав, когда думал, что ее похитил Форг. Трудностей Айна не знала никогда. Даже во время нашего похода она ни часу не шла пешком. Повозка, в которой она ехала, была предназначена для нее одной и устроена с наибольшим комфортом. Мягкостью нрава Гарн не отличался никогда, но дочь свою ценил. Если уж не за родство, так за то, что будущее ее замужество принесет благоденствие роду… Так что ради нее он ни перед чем не остановится.

Решив, что Айна не могла одолеть этот путь одна, я собрался поговорить с Гафией напрямую и, соскочив со скалы, продрался через кусты к ручью, где она в этот момент мыла руки.

Она, не взглянув на меня, заговорила первая, приведя меня в изумление:

– Ты опять возвращаешься к мыслям о Форге. Думаешь, я не знаю и не интересуюсь тем, что случилось с твоей барышней. Это не так! – Она подняла голову и яростно уставилась на меня. Такой взгляд я видел у ястреба, озирающего территорию перед броском на намеченную жертву. – Я знаю: Святилище обладает Силой и в назначенное время открывает дверь. Зачем, думаешь ты, я его разыскивала? Это я должна была там оказаться! Твоя барышня собрала урожай, предназначавшийся мне! Ведь она дура и не понимает, что́ ей открылось. Но добра ей это не принесет, нет!

– А я знаю, что одна она сюда прийти не могла. – Я постарался спустить ее пыл на тормозах. – Она не из тех, кто может ходить так далеко. Должно быть, я не заметил след или…

– Или ты думаешь, что я сознательно завела тебя не в то место? Зачем? Ведь у нее есть то, что по праву принадлежит мне. Я должна это иметь! Если ты заберешь ее, я буду только рада. Я тебе говорю, что она по глупости влезла не в свое дело. Нам еще предстоит найти след, которого, скорее всего, на земле никогда и не было!

Гафия поднялась и стряхнула с рук воду, а потом провела мокрыми ладонями по лицу.

– За всю дорогу мы не встретили лошадиного следа… – Я упрямо продолжал развивать свою мысль.

– Здесь могли проходить такие лошади, которые тебе и не снились, – выпалила она. – А может, это были и не лошади, а что-то другое. Не думаю, что дверь, в которую она вошла, вывела ее на землю, что впереди нас, но источник наверняка впереди.

Ответить мне на это было нечего. Я опять принял ее слова на веру, и мы пошли. Груу не было видно. Если кот сопровождал нас, то он либо исследовал дорогу впереди, либо шел сзади, поэтому мы его не видели. Прямые лучи солнца падали на скалы и, отражаясь, поливали нас осенним огнем.

Тропинка привела нас в узкую долину. Ручьев здесь не было, но временами каменные стены нависали над дорожкой, как арки. Воздух здесь был прохладнее, ветер обдувал лица, словно стремился облегчить дорогу. Тропинка в долине была свободна от каменных обломков, идти по ней было легко. Я присматривался, не была ли долина делом рук человека, но никаких следов не обнаружил.

Гафия шла впереди так уверенно, как будто заранее знала маршрут и надо было спешить. Я шел медленнее, не только приглядываясь к каменным сводам над головой, но и прислушиваясь, не раздастся ли еще какой-нибудь звук, кроме звука наших шагов.

Возможно, из-за этой настороженности я и почувствовал то, на что, скорее всего, не обратил бы внимания, если бы был в своей долине или ехал вместе со всеми в походе. То, что я ощутил, не было ни звуком, ни зрелищем. Это было нечто внутри меня, быть может, какая-то неоформленная мысль. Трудно описать внутреннее состояние, которое не имеет физического воплощения.

Если бы я шел сейчас по солнцу, то решил бы, что мне напекло голову. Я слышал рассказы о миражах, которые видят в пустынях путешественники. Частенько они из-за этого сбиваются с пути. Но сейчас жары не было. Чем дальше мы шли и чем больше сдвигались над нашей головой горы, давая нам тень, тем чаще порывы ветра охлаждали наши лица.

Все же может ли человек мысленно рисовать себе картины? Не те сцены, что сохранились в его памяти. Не те, что родились в воображении, вызванные рассказами, слышанными так часто, что они становятся почти реальностью… Не знаю… Только перед моим мысленным взором стали мелькать какие-то маленькие картины, не имевшие ничего общего ни с воспоминаниями, ни с мечтами.

Дважды я закрывал глаза и так, с закрытыми глазами, делал три или четыре шага. При этом знал, что иду я не по скалистой пустынной местности. Нет, я целеустремленно иду по хорошо знакомому мне пути, потому что должен выполнить какую-то трудную задачу, иначе придет зло. Не поднимались и каменные стены с обеих сторон. Краем глаза я видел (или мне так казалось) ярко раскрашенные здания, среди которых двигались люди, хотя я различал их лишь мельком. Открыв глаза, я увидел, что по-прежнему иду по горной расщелине, хотя и та, другая картина частично оставалась со мной.

Происходило ли и у Гафии такое же странное наложение одной картины на другую, я не знал. Да мне и не хотелось спрашивать. До меня к тому же доносились и звуки. Не сладкоголосое ночное пение… Это был скорее шепот. Казалось, я слышу отдаленные крики, приказы, призывы к действию, но не как громкие восклицания, а как шепот.

Такое состояние продолжалось еще долгое время. Вдруг неожиданно все прекратилось, горный коридор закончился, и мы вышли в просторную зеленую долину. Волшебству здесь места не было.

Неподалеку паслись животные. Одно из них подняло голову, и рога сверкнули, как начищенное серебро. Олени здесь были крупнее, чем те, что встречались нам до сих пор на побережье. Шкура светлее, серебристо-серая, с темными пятнами на передних ногах.

Олень издал трубный звук и молниеносно скрылся, за ним ринулось все стадо. Но, видимо, они были не так проворны, потому что высокая трава раздвинулась и из нее выскочил лохматый охотник. Не кто иной, как Груу. Одним ударом он свалил на землю молодого оленя, рога которого были не такими роскошными, как у вожака.

Когда мы подошли к коту, он жадно лизал кровь. Подняв голову, кот взглянул на нас и зарычал.