Айя Субботина - Время зимы
Собравшись было, смешаться с толпой, Хани не сразу поняла, почему горожане, завидя ее, расступаются и гнут спину поклонами, желая всяких благ и светлого чуда в праздничную ночь.
— Девочка совсем… Юная… Видать сильная колдунья…
Шепот гнал ее в спину, заставлял ускорить шаг. Став фергайрой, Хани могла более не опасаться за свою жизнь — каждый добропорядочный северянин чтил колдуний Белого шпиля подчас больше, чем Конунга. И не всякий разбойник посмел бы поднять на фергайру руку, опасаясь гнева богов. Говорили, что в далекие времена нашелся безумец, которому стало смелости поднять нож на колдунью. В отместку, его отдали на расправу толпе. История утверждала, что убийцу разорвали на клочки.
Только разменяв вторую половину пути, Хани вспомнила, что так не справилась о судьбе Талаха. Впрочем, за него девушка не волновалась — что может статься с шамаи? Но мысли о светловолосом воине не давали покоя, согревали и румянили щеки. Пусть бы просто оказался рядом, провел ее до Браёорона. С ним даже молчание было особенным. Потихоньку, Хани надеялась, что шамаи будет сопровождать Конунга во главе войска. Пусть бы даже для этого пришлось терпеть в дороге его брата.
Так, предаваясь мыслям о Талахе, девушка обралась до замка, преодолела все гребни стен. Браёорон встретил неласково — влажным холодным сквозняком, полным запахов вина и пива. Здесь тоже полным ходом шло празднество, в чем Хани убедилась, когда распорядитель провел ее в Западный зал.
Стоя в дверях, разглядывая шумную толпу вождей Севера, Хани чувствовала себя пустым местом. Никто бы и не заметил ее присутствия, если бы распорядитель громко не доложил о приходе фергайры. Его слова достигли ушей мужчин только с третьего раза.
— Глядите-ка, какая мелкая нынче пошла колдунья! — С такими словами Конунг встретил ее, салютуя полной кружкой пива, что плескалось на стол от каждого неосторожного движения.
Хани и правда почувствовала себя мелкой, — в который раз за день! — но смогла взять себя в руки. Может все дело было в тяжелом поясе, что холодил кожу даже сквозь ткань мантии, или в новых амулетах, что тяготили волосы. Так или иначе, а Хани вошла и остановилась рядом с Конунгом, который уставился на нее хмельными мутными глазами.
Сзади послышалась возня, лязг металла — краем глаза Хани заметила, как повскакивали с лавок вожди, принялись отряхивать с бород хлопья пивной пены. Конунг тоже как-то разом стих, отставил кружку и пригласил гостью к столу. Хани поблагодарила кивком, стараясь не выдавать своего волнения, заняла кресло подле владыки Севера, и предложила сесть остальным.
— Желаешь ли вина, фергайра? — Торхейм точно протрезвел, серые глаза смотрели испытывающе. Лицо его выражало непонимание и настороженность. Еще бы, ведь еще накануне, он видел Хани только девчонкой-файари, одурманенной зельями колдуний Белого шпиля. Теперь же она сама явилась в Браёрон, как фергайра.
Хани отказалась. Она никак не знала, с чего начать. Вожди притихли, шептались меж собою, косились на нее, и в тех взглядах не нашлось и капли дружелюбия. Да, мужчины отдали положенное почтение и сделают это каждый раз, как того требуют традиции, но как заставить их говорить? И тут, только теперь глянув на противоположный край стола, девушка заметила близнецов-шамаи. Эрик привычно хранил угрюмый вид и косился на нее едва ли не со злостью. Талах не улыбался, но синий взгляд шамаи вселял веру и будто говорил: ничего не бойся.
И Хани собралась. Может она и правду только на словах фергайра и посвятили ее лишь для того, чтоб сделать доносчиком. Но раз уж тело ее облачили в мантию колдуньи Белого шпиля, а волосы украсили освященными амулетами, то она сделает все, чтоб никто не увидал в самой юной фергайре перепуганную сироту. Даже если сердце в груди вот-вот пустится в пляс.
Дождавшись, пока шорохи немного утихнут, Хани собралась с силами, мысленно попросила Скальда быть к ней милостивым, и громко, как могла, произнесла:
— Светлого праздника вам, воители Северных земель! Пусть Ночь талого снега благословит вас светлым чудом и пошлет тихого года вашим семьям и покоя всему Артуму!
Губы Талаха тронула тень улыбки, за которой Хани прочла молчаливое ободрение. Мужчины, между тем, нестройным хором, пожелали ей умножать мудрость и жить долго во славу Севера. Обмен речами прогнал тяжелый гнет, что поселился в Западном зале и даже Торхейм, казалось, смирился.
— Теперь самое время поговорить о походе на юг, — как можно спокойнее предложила Хани, опасаясь, что нить доверия, еще хрупкая и тонкая, лопнет от неосторожного слова. — Ночь сегодня особенная, боги все слышат, Скальд и дочь его Мара дадут знак своим верным детям, как стоит поступить с шарашами.
Вожди напряжено ждали, что ответит Торхейм. Ждала и Хани.
Конунг свел брови, потеребил косицы в бороде, и, наконец, дал ответ.
— Мы собрались тут советом, почтили хмелем праздник Артума, проводили снега. Теперь боги, если будет им угодно, станут нам на выручку. Будем держать совет и пусть фергайра эта, — он указал на Хани, — видит и слышит каждое слово, и знает, что мужи Севера не трусят и поступают по велению разума.
Посуду быстро прибрали со стола, заменив ее картой: большой пергамент местами заворачивался и лоснился, но выжженные клеймами рисунки навсегда отпечатались на коже.
— Как же твари Шараяны пробрались через весь север? — Спросил один из вождей, лицо которого показалось Хани смутно знакомым. Он поглядел на карту, задумался ненадолго, и добавил: — Никто их не заметил, ни зверь не учуял, ни разведчики.
— Продолжай, Берн, — велел владыка Севера.
Поглядев на рассеченную губу мужчины, девушка вспомнила, что уже видела его подле трона Конунга, днем, когда пришла сюда вместе с фергайрами. Берн был сыном Конунга, но, судя по тому, что не носил его герба на своих одеждах, был рожден не от законной жены Торхейма. Северяне чтили святость брака, но с не меньшим усердием чтили и женское лоно, и свое семя в нем. Далеко не все из рожденных младенцев доживали до года, потому мужчины стремились оставить после себя как можно больше наследников, чтоб род северян никогда не истощился. Но дети, что рождались без брака, навсегда становились "хора" — рожденными за глаза богов, без их согласия. Их уважали, почитали за деяния или мастерство, но они не имели права входить в отчий дом, совершать кровную месть и носить имя отца. Впрочем, незаконных детей в артумских землях было предостаточно.
— Шараши никогда бы не полезли в воду, — исполняя волю отца, снова заговорил Берн. — Значит, они бы не прошли по воде.
— Эти твари и корабль не знают как сколотить, — скорчил гримасу отвращения вождь, в грубых одеждах с воротом, отороченным цельной волчьей шкурой. Раскроенная пасть хищника скалилась под квадратным подбородком мужа, точно вторая голова.
