Екатерина Лесина - Наират-2. Жизнь решает все
— Пока я трезв и в своем уме. Могу все объяснить.
— Попробуй.
— Ласку забрали не демоны. — Бельт запнулся лишь на мгновение, вспоминая уродливое лицо в подворотне. — Её похитили люди.
— Из подземелий хан-бурсы?! И ты убеждаешь меня, что не свихнулся?
— Я видел похитителя утром. Он передал браслет, который был на Ласке. И потребовал в обмен склану.
— С-с-суки! — Орин зашипел, брызгая слюной. — К тебе подбираются, гниды! И ко мне! Прав Урлак: давить, давить, давить! Я дам тебе вахтангаров…
— Не надо вахтангаров. Ласку убьют в кутерьме. А так — я тихо обменяю её.
— Слепые крысы! Бельт, ты не понимаешь! Это просто кто-то ловко использует произошедшее…
Все используют всех, до кого дотянутся. До Ласки вот дотянулись и уже не отпустят. Не одни, так другие. Бежать надо было, еще там, в Мельши. Погнался дурак за сказкою, полез в пруд чудо-рыбу тащить, чтоб всем хорошо стало. И тащил, пока не надорвался, а дальше, надорванному, только тонуть и осталось.
— Бельт, ты догадываешься, где ее держат?
— Нет.
А если бы и догадывался, то не сказал бы. Ибо плевать Орину на Ласку: он, как охотничий пес, встал в стойку и верхним нюхом пытается отыскать добычу. А что приманка погибнет на охоте, так это дело десятое.
Нет, не пойдет.
— Я не знаю, кто и зачем забрал Ласку, — сказал Бельт. — Но ее можно вытащить. А сквитаться потом. Позже.
Поправив сбившуюся к уху тряпицу, Орин уже спокойнее произнес:
— Бельт, где твои мозги? Ты лезешь в ловушку. А проклятая девка того не стоит…
— Я получу склану?
Ремень в руке натянулся, чуть не выскользнула из-под него золоченая плеть.
— Склана нужна здесь, — с неохотой сказал Орин. — Она — спасительница ясноокого кагана. Чудотворница, мать её. Кырым и Урлак так говорят. Но если они позволят — забирай серошкурую, меня от нее передергивает.
— Благодарю.
Пустое слово, как и весь разговор. Разрешение — это все, чем помог ясноокий каган. Большего или не может, или не хочет. Свою рыбу он уже вытащил и заветные желания на других тратить не станет.
Толкнув клетку с белыми пичугами, которые заметались, рассыпая оперение, Орин сказал:
— И еще одно, чтобы между нами все было честно: надеюсь, что Ласку — даже если она жива — все-таки придавят. И ты окончательно освободишься из плена этой наир.
— Главное, не пытайся помогать такому освобождению.
Белое перышко опустилось на плечо. Добрый знак? В знаки Бельт не верил, но стряхивать перо не стал.
— Угроза ясноокому кагану?
— Просьба к бывшему вахтангару.
— Я услышал, камчар.
Прощание завершил поклон, а в голове уже складывался путь в крыло хан-кама. Предстояло поплутать.
Золотистые лианы вытекали из чаши, но не касались пола. Четыре колонны торчали углами невидимой клетки, где вежливый помощник и оставил Бельта, попросив не трогать золотарницу.
Значит, золотарница. Не похожа что-то на рисунки. И на ласкином кубке, сгинувшем непонятно где, она по-другому выглядела. А в жизни — веревка веревкой, дернешь — наверняка порвется.
Но вместо лианы Бельт в очередной раз потянул ремень, перекрутил и смял его.
— Надеюсь, повод для разговора достаточно серьезен? — проворчал хан-кам, медленно приближаясь к чаше.
Вместе с неимоверной усталостью и раздражением он принес запах пота, столь резкий и необычный, что заметил даже привычный к армейской вони Бельт.
— Ясноокий каган позволил мне просить вас о подарке.
— Чего я и опасался: несвоевременная трата времени. Паршивый каламбур, особенно несмешной в эти дни.
Каждый шаг хан-кама отзывался в шраме болью, точно не по бело-черным плитам ступал Кырым-шад, а прямо по лицу. Проклятье, только на это не хватало отвлекаться.
— Это вопрос жизни и смерти.
Говорить надо быстро, а то выгонит.
— Сейчас всё — вопрос жизни и смерти. Агбай, Ырхыз, Лылах… — Хан-кам оперся на край каменной чаши и нежно провел ладонью по широкому листу. — Слишком много этих вопросов, я бы предпочел что-нибудь попроще.
— От вас не потребуется никаких усилий. Просто отдайте мне склану…
— Аудиенция окончена. Еще раз потревожишь меня по глупости — получишь запрет на вход во дворец.
— Дело в Ласке…
— Послушай, табунарий, — хан-кам говорил медленно, растягивая слова, как обычно разговаривают с детьми и слабоумными. — Если ты не заметил, то я усиленно занимаюсь тем, чтобы не дать взорваться Наирату. Параллельно решаю проблемы с Кхарном и Лигой. А довеском — морочу себе голову крылатыми тварями, которым именно сейчас вздумалось отгородиться от людей. Многовато замкнулось на старике Кырыме, не находишь? Видимо, не находишь, ибо добавляешь в эту кашу чушь вроде слепой дуры, которую милосердно прибрали железные демоны.
— Но каган сказал…
— Помни свое место, дезертир. И впредь никогда не смей разъяснять мне, что сказал каган! Уяснил?
Не дожидаясь ответа, Кырым развернулся и пошел в сторону внутренних комнат. А безымянный помощник, вынырнувший из ниши, поманил за собой к двери.
Перекрученный во влажной ладони ремень натянулся до предела. И лопнул.
Золоченая плеть табунария стукнулась о мраморный пол.
Провожатый развернулся полубоком, вежливо ожидая, пока Бельт поднимет символ воинской власти. Тем удобнее было бить: сперва в пах, а потом в переносицу и по горлу. Для уверенности приложить затылком об колонну. Все прошло без лишней суеты и шума: хан-кам даже не оглянулся, исчезая в соседней комнате. Тихо было и за входной черно-белой дверью.
На бегу Бельт вытянул кинжал. Рукоять совсем не скользила в сухой ладони.
Взять на нож, заставить…
Из-за широких деревянных створок, за которыми только что скрылся Кырым, донесся металлический звон и хруст бьющегося стекла. Бельт прижался к косяку, готовый встретить ударом любого… Кроме того, кто распахнул дверь. На пороге стояла склана с огромной костью-булавой в руках. Ею она и хлестнула замешкавшегося Бельта, скользнув тяжелым обухом по плечу. Будь крылана также быстра, как её родич, оставивший памятную отметину, пришлось бы совсем плохо. Но тягучие движения давали достаточно времени, чтобы двинуть рукоятью кинжала под дых. Склана подалась назад, смягчая удар, и только отступив обратно в лабораторию сложилась пополам. Но и тогда не замерла истуканом, а перекатилась через плечо, вскочила, отгораживаясь от Бельта углом стола. Тяжелое хриплое дыхание и мутные глаза, подрагивающая булава в руках. Чуть в стороне распластался среди склянок и плошек бездвижный Кырым. А над ним, будто вырастая из стены, навис голем.
