Елена Федина - Я твоя черная птица
— Что-то я тебя не пойму. Так я старая или до сих пор невеста?
— Ты и то, и другое, — сказал он, нимало не смутившись, чем разозлил меня окончательно, ему даже не пришло в голову извиниться за свою прежнюю выходку, на которую я так явно намекала.
— Пошли, — раздраженно сказала Корнелия, — и как ты можешь его слушать? — она нервно потянула меня за рукав и повела по ступеням к двери, — Веста, умоляю тебя, найди его… надо же с ним поговорить, не может быть, чтоб он не захотел с тобой разговаривать! Он, наверно, у себя. Пойди к нему, Веста!
— Ты же слышала, Конрад не торопится сообщать о своем приезде, — сказала я с горечью, — ему никто не нужен.
Мы прошли в проходной зал, из которого разбегались в разные стороны три лестницы: левая — на половину Леонарда, центральная — на половину Филиппа, которую тоже постепенно занимал Леонард, и правая — на половину Конрада, в которой всё осталось по-прежнему, только прислугу его почти всю распустили. Несколько горничных постоянно вытирали пыль и мыли полы, зимой топили камины, чтоб не было сырости и плесени, а садовник ухаживал за цветами в горшках и кадках. Жизнь еле теплилась в этой части замка, и никто кроме меня не верил, что хозяин однажды вернется.
Я пошла на ту половину. Света там не было, поэтому пришлось взять лампу. Я ходила с этой лампой по всем комнатам и коридорам, но нигде Конрада не нашла. Кричать тоже оказалось бесполезно. Он как будто растворился.
В полном отчаянии, ничего не понимая и смертельно устав, я пришла к себе, на бывшую половину Филиппа, в центральную часть замка. У меня было три роскошных комнаты на втором этаже с видом на парадный вход, ворота и речку, я жила как баронесса, хотя с виду и напоминала кое-кому старую служанку.
— Странно, — подумала я, мельком взглянув на себя в зеркало, — почему мне так небезразлично мнение именно этого мальчишки? Если б не он, разве стала бы я шить себе новое платье? Так бы и ходила в чепце и переднике…
Я сама растопила камин, чтобы согреть чайник, и сама разобрала постель, потому что моя Сонита исчезла три дня назад. Ее не видели ни в замке, ни в деревне, в Семисор она тоже не собиралась. Ее отсутствие становилось уже подозрительным.
Я выпила чай в одиночестве, не выслушав последних сплетен, и упала в постель. Я успокаивала себя тем, что наступит утро, и всё прояснится. Конрад отдохнет и сам придет ко мне и всё объяснит. Он не может так пренебрегать мною, и сердиться ему на меня не за что, я была и есть его любимая няня, которую он всегда порывался назвать мамой.
"Или он", — я вся похолодела от этой мысли, — "не может мне простить, что я позволила Леонарду жениться на его невесте?.. Но разве это было в моей власти?.. И разве в моей власти было спасти Филиппа?!"
Лучше бы я о Филиппе не вспоминала! Весь сон мой как рукой сняло, осталась только дрожь в груди и тоска. Каменное сердце снова болело. Я лежала в темноте у раскрытого окна, с раскрытыми глазами и думала о том, что мне уже надоело жить. Вот так жить. Я устала, мне слишком много лет! Секрета молодости у меня нет, но у меня действительно есть страшная тайна, самая страшная из всех тайн! Я бессмертна.
Было время, когда я восхищалась своей прабабкой Исидорой и приставала к ней с расспросами, почему она так красива и не стареет. Я завидовала ей и была уверена, что у нее есть страшная тайна. Она устало отшучивалась и называла меня глупой девочкой.
Но однажды, когда ей совсем надоело жить, наверное, как мне сейчас, она привела меня к Миму. Это было в старой библиотеке, где теперь барахолка. Там между стеллажей с книгами я увидела странного человека в черном плаще до пят и в белой маске. Если б он не двигался, я бы подумала, что это гипсовая статуя.
— Сядь, Веста, — сказал он, и до меня не сразу дошло, что это не слова его, а мысли.
Мне стало страшно и безумно интересно.
— Исидора хочет умереть. Ты согласна занять ее место?
— Кто вы?
— Тебе этого знать не нужно.
— Вы дьявол?
Он засмеялся. Да, он смеялся всем существом, и я поняла, что это не так. Мим не мог врать, он громко и честно думал, а я слышала его мысли. Он был совсем не дьявол, да и вообще не считал, что тот существует.
— Вы можете всё? — спросила я тогда.
— Для тебя — всё, — усмехнулся он, — в том смысле, что у тебя не может возникнуть такого желания, которое я не смогу выполнить.
— Я не хочу умирать! — сказала я, — никогда-никогда! Это возможно?!
— Конечно. Ты не умрешь. Пока будешь охранять вот это.
И он указал на стену, где был портрет мой прабабушки в молодости, так похожий на меня саму.
Всё это было безумно давно, еще не столкнулась я на лестнице с недавно овдовевшим бароном, и не спросил он меня, не я ли внучка ключницы Исидоры. Я сказала, что я правнучка. Потом я чувствовала, как он провожает меня взглядом, и трепетала от волнения. Я поняла, что всё это неспроста.
Я тогда радовалась своему бессмертию, всё складывалось как в чудесной сказке, и мне безумно хотелось в этой сказке жить… А потом я стояла над его могилой, обнимала маленького Вильгельма, его сына, и поклялась, что буду жить для этого мальчика и никогда, ни за что не пущу его на проклятый утес.
Вильгельма я уберегла от такой смерти и успокоилась. И не заметила, как вырос новый барон Карсти. Филипп.
5
Я ждала Конрада, а явился Леонард, растрепанный, возбужденный и какой-то хищный. Он никогда не вставал так рано, и я решила, что он вообще не ложился.
— Нет, как тебе это нравится?! — начал он прямо с порога, — ну что ты сидишь, Веста?! Объясни мне хоть что-нибудь!
— Успокойся, — сказала я, почти силой усаживая его на диван, — не кричи, а то слуги сбегутся.
— Плевал я на слуг…
— Что случилось?
— Что?! Родной брат бродит как тень по замку и ни с кем не разговаривает! Я хочу знать, что это значит, черт возьми!
— Потерпи, может быть, он сам потом объяснит. На всё теперь его воля.
Леонард посмотрел на меня растерянно, как когда-то в детстве.
— Он не может презирать меня настолько… я кое-что значу в этом замке, и третья часть наследства всё равно моя.
— Не бойся, разве ты не знаешь Конрада? Ничего отбирать у тебя он не будет, и на жену твою не посмотрит, и гостей твоих не разгонит.
— Да разве в этом дело, Веста! Как тебе это нравится: я иду к нему навстречу с распростертыми объятьями, а он разворачивается и идет в другую сторону! Это же невиданная наглость! Он может всего меня лишить, но объясниться со мной он обязан!
— Не спеши на него сердиться, мой мальчик. Конрада не было пять лет, кто знает, что с ним произошло за это время, и что он думает обо всех нас.
