Елена Федина - Я твоя черная птица
Умудренная своим опытом, я смотрела на Корнелию. Странно, но она, как только умылась, причесалась и надела свое строгое платье, по-прежнему казалась мне существом неземным и недоступным. Даже после того, что я увидела! Солнце пробивалось через сосновые лапы и заглядывало в узкое окошко, по окошку ползали глупые мухи. На кровати спокойно сидела молодая красивая женщина, только что убившая свое дитя, а напротив на кривой табуретке — старуха, которая ей помогла.
— Спасибо тебе, Веста, — услышала я, — что бы я без тебя делала!
— Родила бы.
— Нет!
— Может, еще пожалеешь.
— Нет, Веста, нет! Я теперь свободна! Спасибо тебе!
— Не за что.
— Знаешь, я даже побаивалась тебя… а ты какая добрая!
— Я не добрая, — сказала я строго, — запомни это. Никогда не называй меня доброй, если не хочешь меня разозлить.
Она как будто что-то поняла.
— Прости, Веста…
И наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Губы у нее были нежные, как у ребенка, как у маленького Филиппа, который любил сидеть у меня на коленях и разглядывать книжки с рисунками. Мое сердце давно превратилось в камень, почему же оно опять стало болеть? Что с ним случилось после этого странного сна? Или не сна, а простой дурацкой песенки?
Возвращались мы порознь. Корнелия — через час, а я — когда уже стемнело. Как будто в знак того, что Бог на нас прогневался, на небе не было ни одной звезды, конь мой часто спотыкался, и повсюду мне мерещились призраки, впрочем, я их всё равно не боялась.
Возле утеса я привязала к деревцу коня, подошла к реке и разделась.
4
Больше всего я не любила пиры и праздники, особенно, когда съезжались гости со всей округи. У меня сразу прибавлялось забот. На пирах я, конечно, не сидела, я бегала по лестницам туда-сюда, помнила тысячу вещей и отдавала три тысячи распоряжений.
Уже на следующий день голова у меня болела больше, чем у самого беспробудного пьяницы, а ноги и спину ломило сильнее, чем у самых буйных танцоров.
На этот раз наш южный сосед граф Эглиа привез с собой целую актерскую труппу, которую я с трудом разместила в новом, еще не до конца отстроенном флигеле. Артисты были веселые и неприхотливые и в общем мне понравились. А один из них, почти что мой ровесник, умудрился поцеловать мне руку и поблагодарить за заботу, чем окончательно примирил меня с приездом такой шумной толпы. Я пришла к себе, отдохнула, собралась с мыслями и решила, что на представление пойду обязательно.
Ночи стояли теплые и звездные, поэтому сцену сделали в парке, там же, поближе к реке, поставили столы для гостей. Смотреть представление разрешалось всем, кто не занят на кухне. Господам поставили кресла перед сценой, прислуга пришла со своими стульями и села поодаль. Я не относилась ни к тем, ни к другим, поэтому совершенно глупо стояла в стороне, делая вид, что озабочена и сейчас уйду.
В первом ряду сидели Леонард и Корнелия. Темноволосая, в черном платье, она почти сливалась с темнотой, только ее алмазное колье сверкало в свете факелов. По другую руку от Леонарда сидел Веторио, коей чести совершенно не заслуживал. Остальные прихлебатели размещались во втором и третьем ряду.
Рядом с наглым рифмоплетом, и это было совсем немыслимо, сидела сама Арчибелла Альби. Уж она-то знала, как одеться, чтобы все смотрели не на сцену (и не на Корнелию), а на нее! Платье на ней было совершенно белое, расшитое золотой гладью, волосы — рыжевато-медные, яркие, в волосах такие душистые лилии, что я даже за пятнадцать шагов ощущала их аромат. Истома и желание исходили от этой белой цветущей фигуры в кресле. Будь я мужчиной, у меня наверняка была бы только одна мысль: схватить ее и утащить вон в те кусты, стиснуть ее и надкусить как сладкую булочку с румяной коркой!
Леонард давно бы так и сделал, не знай он с самого раннего детства о ее недоступности. Он уже привык любоваться ею издалека, послушно разделяя с ней все ее безумства. Она изображала Афродиту — он переодевался Аресом, она становилась русалкой — он превращался в водяного… Ее все должны были безумно любить. Все! Он приказывал! Но никто не смел надеяться на взаимность, когда даже ему, барону Леонарду Карсти было отказано.
Мне очень хотелось рассмотреть ее поближе, поэтому я подошла к Леонарду с каким-то мелким вопросом. Он дыхнул на меня винным перегаром и ответил, что ему всё равно. Воротник его был как всегда расстегнут, смоляные кудри взлохмачены, точно после драки, глаза полуприкрыты устало и самодовольно.
У Арчибеллы на лице было полное блаженство. Она всем была довольна и вызывающе счастлива, как может быть счастлива молодая, красивая, здоровая, богатая и независимая знатная дама, к тому же не обремененная никакими предрассудками. То, что она не подпускала к себе мужчин, совсем не говорило о ее целомудрии, скорее это был ее необычный каприз. А свои молодые кипучие желания она утоляла любыми другими способами. Она позволяла себе всё, причем делала это открыто и даже демонстративно. Она как будто дразнила всех, для кого нормы приличия имели хоть какой-то смысл.
В отличие от грустной и напряженной Корнелии, Арчибелла Альби цвела как роза и благоухала лилиями. Я не то чтобы осуждала ее, но считала, что она родилась не в ту эпоху, и когда-нибудь ей придется расплачиваться за немыслимую свою самоуверенность и дерзость. Я далека была и от восхищения ею, но, тем не менее, ничего более красивого, чем эта женщина, я не видела.
— Сударыня, — послышался насмешливый голос Веторио, — неужели вы собираетесь смотреть комедию?
Теперь я уставилась на него, празднично-нарядного, просто красавца в только что пошитом по нему сиреневом камзоле, в желтых штанах и в белых сапогах, тоже весьма довольного жизнью. Кое-что я о нем уже разузнала.
Вовсе он и не музыкант, так, самоучка. Неутомимо весел, в состоянии рассмешить могильную плиту, любимец местной детворы, абсолютно безроден, в прошлом то ли портной, то ли парикмахер, аристократа из себя не строит и честолюбия лишен напрочь. Ко всем женщинам, кроме маркизы Арчибеллы равнодушен. Подозрительно много знает, и еще, что уж совсем непонятно, искренне предан Леонарду.
Всё это я выпытала у горничных и кухарок. Сама же я видела одно: он опять собирается посмеяться надо мной, да еще в присутствии моего воспитанника и его благородных гостей. Его забавляет, что старухе не хватило места, и никто о ней не подумал, а она всё вертится перед сценой, умирая от любопытства и не в силах уйти.
Я даже не стала ему отвечать, я думала, что взглядом испепелю его как сушеный лист, так мне надоела его наглость.
