Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь
— Какой красивый… Вереск, милая, как благодарить?
— Как? Пожелай мне удачи, конечно! Твое слово ныне слышит Богиня. Благослови меня, сестричка! Прошу!
Щеки Лиддерел, и без того раскрасневшиеся, запунцовели еще сильнее. Растерянно взглянув на Вереск, она потянула шнуровку платья, распуская его на груди, обнажая тонкую светлую сорочку с вырезом.
Опустившись на колени, Вереск выпрямила спину, слыша, как притих гомон в зале. Благословение недавней роженицей женщины, желающей понести — обряд настолько святой, что проявить неуважение не решится самый лихой и распутный сидхе. Кто не боится потерять милость Богини, если не для себя, так для женщин своего рода?
И хоть не было никакой необходимости делать это здесь и открыто, но пусть все видят: королева чтит обычаи. А единокровная сестра ее недавно принесла мужу близнецов — дивную и желанную редкость для любого Высокого Дома! Плодородно чрево дам из Дома Вереска — разве могут быть в этом сомнения?
Вереск коснулась губами твердого сморщенного соска, потянула в себя. На язык брызнула густая сладковатая влага.
— Будь благословенна, Вереск из Дома Дуба, — негромко сказала Лиддерел. — Милость Богини, осенившей меня, разделяю с тобой. Пусть семя упадет в благодатную почву, пусть млеко будет обильно, а радость нескончаема.
— Пусть, — прошептала Вереск, проглотив, — о, пусть так и будет…
Легко вскочив с колен, она снова поцеловала потеплевшую щеку Лиддерел, шепнула ей, торопливо затягивающей шнуровку:
— Еще поболтаем, хорошо? Так давно я не была в этом кэрне! Хочу увидеть всех-всех…
И упорхнула в сверкающий огнями шум, навстречу поклонам и восторгам, сознавая, как дивно хороша сейчас: тоже раскрасневшаяся, с блестящими от возбуждения глазами и распухшими губками, еще хранящими вкус материнства, сияющая отблеском Лиддерел Терновник. Той Лиддерел, которой в кои-то веки судьба и насмешливые боги подарили превосходство над ней, королевой Вереск, чье истинное имя больше не произносится.
2.Западная часть герцогства Альбан, замок Бринар, 3 число месяца дуодецимуса 1218 года от Пришествия Света Истинного
Зимой темнеет рано. Холодные синие сумерки заглянули в окна задолго до того, как Женевьева закончила с бумагами, а впереди было столько дел! Главное, заглянуть еще раз в свою комнату, где столько нужных мелочей, о которых раньше не думалось в горячке, а теперь непонятно, как она прожила столько времени без любимой шкатулки с рукодельным припасом, гребней и лент, сменных чулок, рубашек и еще одной шкатулки с ароматическими маслами и притираниями.
— Принесите свечей, Агнеса, — попросила Женевьева, потирая уставшие глаза пальцами.
Экономка, высохшим корявым деревом застывшая у двери, недовольно поджала и без того узкие губы.
— Нет свечей, госпожа.
— Как нет? — растерялась Женевьева. — Недавно еще был изрядный запас, я проверяла.
— Вот так вот и нет, — буркнула экономка, глядя мимо Женевьевы в угол баронского кабинета, изрядно, кстати, заросший паутиной, чего раньше тоже не водилось. — Господа инквизиторы да наши, из монастыря, когда тут гостили, все пожгли. И чернил исписали уйму, словно пили их да пергаментом закусывали.
— Хорошо, Агнеса, — учтиво сказала Женевьева, которой не верилось, чтобы несколько человек извели целую кладовую свечей, но ссориться с экономкой тоже не хотелось, — тогда заправьте лампу маслом и поставьте здесь. Вы же видите, стемнело.
— И масла тоже не слишком много осталось, — с угрюмым вызовом проговорила Агнеса, перебирая в пальцах край передника. — При господине бароне, упокой его благодать, такого заведения не было, чтобы за бумагами при лампе сидеть. День для этого есть. А ну как, неровен час, вспыхнет чего?
Женевьева, поняв, что над ней просто издеваются, вспыхнула беспомощной злостью и открыла уже рот, чтобы поставить нахалку на место, но в этот миг из кресла под окном прозвучал холодный голос Эрека.
— Как видно, Агнеса, вы не слишком хорошая экономка, если не можете найти несколько свеч для своей хозяйки. А уж давать ей указания — и вовсе верх неприличия. Прав был светлый отец Экарний, когда предложил прислать монастырского управляющего помочь нам разобраться с делами. Матушка пока отказала ему, но если здесь не чтут волю покойного барона, избравшего ее в жены, тем лучше. Меньше будет забот нам, если делами замка займется монастырь.
И это сказал Эрек? Чуть не со слезами умолявший ее не делать как раз того, о чем сейчас говорил с такой презрительной легкостью? Свет небесный, где и когда он научился такому изящному лицемерию, такой презрительной холодности в манерах?
И то, чего Женевьева не могла добиться мягкостью, ее сыну удалось всего несколькими словами и скрытой в них угрозой. Подавившаяся очередной дерзостью Агнеса — Женевьева прямо видела, как слова застряли у нахалки в горле, перекатившись там комком — присела в неуклюжем реверансе, буркнула что-то вроде «извольте подождать, гляну там…» и выскочила за дверь.
— Вы их распустили, матушка, — почтительно, но с укором проговорил Эрек, откладывая письмо от кого-то из купцов, с которыми Бринар вел торговлю шерстью. — Разве раньше она посмела бы так разговаривать?
— Ох, Эрре, — усталость брала свое, и Женевьева подперла щеку рукой. — Мы чужие здесь и всегда будем чужими. Они любили своего господина. Боялись, но любили. А нам шепчутся вслед и проклинают, когда думают, что я не слышу. Один из слуг, что нес вещи Энни в повозку, сплюнул под ноги и призвал Нечистого на голову рыжей ведьмы и ее выводка. А когда увидел меня за спиной, только ухмыльнулся.
— Не попался он мне… Матушка, они любят тех, кого боятся. Если бы вы пять дней в неделю донимали их тяжелой работой, в шестой — пороли, а в седьмой отправляли в храм и давали монетку на кабак, они бы и вас любили не меньше. Такая порода, что ласку понимают только после хлыста.
— Эрре, ты еще слишком молод, чтобы рассуждать о таких вещах, — добавила Женевьева строгости в голос. — Хлыст и розги — позор для свободных людей, а это не рабы.
— Они хуже, — бросил Эрек, в раздражении сминая какой-то клочок пергамента. — С Бринаром они были угодливее рабов, а вас готовы сжить со света. Хотя вы всегда защищали их от гнева барона и благодетельствовали, как могли. Ладно… Пока не вернулась эта старая крыса, скажите, что вы надумали? Отдать земли монастырю?
Сердце Женевьевы снова томительно сжалось. Несколько дней после ночного разговора с Эреком она думала и думала, пока с тоской не поняла: выхода вовсе нет, никакого. Как ни поступи — все плохо.
