Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь
— Я не хочу их отдавать, Эрре, — сказала она так мягко, как могла. — Но не потому, что они нам нужны, а потому что я не вправе. Они собственность наследника, которого я ношу. Нет, сынок, помолчи, — прервала она Эрека, откинувшегося на спинку кресла и зло засопевшего. — Дай мне договорить. Я знаю, ты еще не любишь этого ребенка, как должно брату. Но он и наша кровь. Невинное беззащитное создание, которому на этом свете никто не рад, кроме нас, его семьи. Как я могу лишить его того, что причитается по праву? Разве я падшая женщина, что не дам ребенку имени и наследства отца? Он не виноват в грехах Бринара. Эрре, я не стану любить вас меньше, оттого что придется делить любовь на троих. Разве пламя уменьшится, если зажечь от свечи другую? А вожделеть чужое — грех, Эрре, и я надеюсь, что тебе даже в мыслях не придет пожелать имущества своего брата или сестры.
— Грех — поступать так с нами, — скулы Эрека даже в полумраке явно зарделись. — Настоятель…
Вошедшая Агнеса заставила его умолкнуть. Подойдя к пустому и тоже пыльному подсвечнику, экономка положила рядом пяток свечей в тряпице, по одной вставила их и зажгла их от шестой, горящей, что несла в другой руке. Отступила от стола и снова присела в реверансе, проговорив хмуро:
— Еще что угодно, госпожа?
— Подавайте ужин, Агнеса, — улыбнулась Женевьева, делая вид, что ничего не произошло. — Пусть накроют в малом зале на четверых. Мы с сыном желаем видеть за столом вас и мэтра Каншера.
— Болен Каншер, — угрюмо сообщила экономка, стрельнула глазами на молчащего Эрека и поспешно уточнила: — Три дня тому назад руку сломал, вот огневица и приключилась.
— За лекарем послали?
Мэтра Каншера, управляющего барона, было жаль. Плутоватый толстяк, напоминающий природного молльца, с самого начала отнесся к ней неплохо. Женевьеве хотелось думать, что Каншер оценил в ней рвение к хозяйству и умение вникать в каждую мелочь, но, может, управляющему просто нравилось, что она не слишком лезла в их бароном дела. Или что закрывала глаза на двух смазливых вдов из деревни, кормившихся с замковой кухни вместе со своими ребятишками, появившимися на свет, когда покойные мужья разбитных вдовиц не могли иметь к этому ни малейшего отношения. Женевьева, узнав об этом от служанок, рассудила, что дети в грехе матерей невиновны и отказать им в еде было бы глупой жестокостью, ведь у барона даже дворовые собаки лоснятся от сытости. Хороший же управляющий заслуживает поблажек.
— Послали… — снова затеребила передник Агнеса. — Только монастырский лекарь сказал, что это Каншеру воздаяние за грех блуда, а он, мол, поперек воли Света Истинного идти не станет.
— Ему, конечно, виднее, в чем воля Света, — фыркнул из своего угла Эрек. — Если Каншер умрет, найти нового управляющего — та еще задача. А тут целый монастырь под боком, и все грамотны, и все готовы на услуги…
— Агнеса, — решительно сказала Женевьева, выпрямляясь на стуле и усилием воли сбрасывая усталость. — Кого еще можно позвать к мэтру? Была ведь какая-то… мудрая женщина. Не потупляйте глаза, я не глухая, а у служанок языки чешутся. Всегда есть мудрая женщина.
— Так точно, госпожа, — пожевав губами, согласилась экономка. — Матушка Рестинат, мельничиха. Только в монастыре недовольны будут. Нам и то уж сказали, что светлая инквизиция нас особо блюсти станет. Запятнанные мы теперь, по делам господина нашего…
— Об этом не будем, — Женевьева покопалась в кошельке на поясе, куда уже успела отсыпать из тайного сундучка барона, выудила три серебряных и подала экономке: — Вот, возьмите и сегодня же пошлите за этой… матушкой. Что попросит с кухни, из полотна или другими припасами — давайте, сколько надо, не жалейте.
И подумала про себя, что не может мудрая женщина не знать средства для облегчения мук женского бремени. Не того облегчения, Свет упаси, о котором мечтают глупые неосторожные девчонки, потерявшие и невинность, и надежду на замужество, и не бедные женщины, не знающие, как прокормить еще один рот. Нет! Ей просто нужно лекарство для опухших ног и от беспрестанной рвоты.
Но говорить об этом Агнесе нельзя. Та может нечаянно или обдуманно пустить слух, что хозяйка замка Бринар водится с ведьмой и желает извести ребенка. А кто-то способен и договориться с ведуньей, чтоб та дала неверное зелье… Свет Небесный и вся благодать его, только не это!
Женевьева на миг представила, как маленькая жизнь внутри обрывается, и даже похолодела. Ей немыслимо везло до этого, она ни разу не теряла ребенка: ни плодом, ни уже родившимся. Знала, что это обычное дело, особенно в этих краях, еще недостаточно осиянных Благодатью, но истово верила, что к ней Свет будет милостив. Правду сказать, после рождения своих рыженьких она пила предохранительную настойку мэтра Полония, молльского аптекаря, которой тот торговал отнюдь не в аптеке, а на собственной кухне… Но это простительный грех! Она ведь просто хотела оправиться после родов, чтоб следующие дети были здоровыми. А выйдя замуж, так радовалась новому зачатию!
— Зовите эту Рестинат, — спокойно проговорила Женевьева вслух. — И оповестите меня, как приедет.
— Слушаюсь, госпожа, — поклонилась экономка. Помялась немного и осторожно поинтересовалась: — А вы, ваша милость, здесь останетесь или в монастырь вернетесь? Сказывают, отец Экарний уже и дальний лесок велел рубить. Тот, что за пойменным лугом. Там лесок славный, господин барон его на починку замка берег, только хворост собирать дозволял.
— Отец Экарний ошибся, — старательно растянула губы в улыбке Женевьева, чувствуя, как внутри поднимается холодная злость. — Я поговорю с ним завтра же. Этот лес, как и все остальное в замке и на землях баронства Бринар, принадлежит наследнику барона.
Она погладила себя по животу, еще не слишком выдающемуся под свободным платьем, но хорошо заметному опытному взгляду.
— И об этом монастырские говорили, — опустила взгляд экономка, окончательно измяв передник. — Уж простите, госпожа, не дело мне такое повторять, а только говорили они, что ребенок этот — отродье Проклятого, и неизвестно еще, кто его зачинал: сам господин барон или кто-то другой… не к ночи будь помянут!
— Твари, — уронил из угла Эрек, вложив в одно короткое слово все ледяное бешенство, что последние дни клокотало в нем.
— Скажите всем, Агнеса, — сказала она со спокойной мягкостью, которой знала цену только сама, — что я прошла испытание Благодатью у отцов-инквизиторов. Что инквизиция признала меня невиновной и достойной лишь покаяния, но не кары. И говорите всем, что я дождусь следующего приезда отцов-инквизиторов и попрошу о новом испытании, прилюдном. Грех моего покойного мужа на его душе, но позорить имя его ребенка я никому не позволю. Всех, кто плеснет грязью в меня и моего малыша, я обвиню в клевете перед лицом церкви и закона. И всех — это означает всех, без исключения.
