Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь
— Как прикажете, госпожа баронесса, — поклонилась экономка так низко, как еще ни разу за этот вечер. — Дай Свет здоровья наследнику или наследнице, а уж я теперь найду, что ответить этим… Прикажете ужин подавать? А я велю вам пока постель сменить. Старая отсырела, камин-то в спальне не топили…
— Подавайте, Агнеса, — кивнула Женевьева, чувствуя, что выиграла еще не битву, но уж маленькое, однако важное сражение — точно. — И у господина Эрека постель поменяйте тоже. Камин, грелку… Не мне вас учить, Агнеса, вы и сами все знаете.
Когда за экономкой закрылась дверь, Эрек швырнул на стол сломанное перо, длинно выдохнул.
— Они не успокоятся, — сказал, помолчав немного. — Матушка, они все равно не позволят вам владеть баронством. Не выйдет облить вас грязью, придумают что-то другое. Я хотел остаться здесь, но теперь уже и не знаю. Между монастырем и таким лакомым кусом стоите только вы и не рожденный еще ребенок. Если он умрет в младенчестве, не останется никого, в ком течет кровь Бринара, а вы не можете наследовать тому, кого убили. И я не могу. Любой суд королевства лишит нас с вами прав, и останется только Энни…
— Мы не вернемся в монастырь, Эрре, — сказала Женевьева, тяжело вставая из-за стола. — Пока домашние барона думают, что между замком и монастырем стоим мы, нас будут беречь. Не любить, может, но беречь. Только вот Энни… Надо было взять ее с собой сюда. Но кто знал, что все зашло так далеко? Ох, Эрре, не будет нам счастья здесь, но и в монастырь — нельзя. Как я жалею, что отец Арсений уехал.
— Вот про отца Арсения я лучше помолчу, — хмуро бросил Эрек. — Хотя против монастырских шкуродеров он бы нам пригодился, это верно. Как встречный пал от лесного пожара. Матушка, надо ехать за Энни. Только не вам, вас они могут просто не выпустить под каким-то предлогом.
— А тебя? — измученно спросила Женевьева, опираясь на стол. — Эрре, ты ведь понимаешь, что за тебя и Энни я отдам все баронство со своей благодарностью в придачу.
— У барона есть люди, — тихо и медленно сказал Эрек. — Люди, которые не любят монастырь…
— Нет, — Женевьева покачала головой. — Нет, Эрре. Пока Энни у них, мы связаны по рукам и ногам. Здесь нужна мудрость не мечей, а прялок. Мы отправим вещи в монастырь, здесь оставим только самое необходимое. Пусть думают, что мы вернемся. Сегодня же отправим, вечером, а сами отговоримся страхом перед ночной дорогой. Женщине в положении простительно бояться. Завтра в замок приедет Рестинат, и я пошлю за Энни под предлогом, что хочу показать ее лекарке.
— Они не позволят.
— Позволят, — старательно улыбнулась Женевьева. — Им это выгодно. Я под надзором инквизиции и вдруг обращаюсь к ведунье. В замке у них наверняка глаза и уши, они отпустят Энни, чтобы потом было о чем донести. А когда она приедет, у нас будет пара дней оправдания моим нездоровьем, чтобы ускользнуть.
— Ускользнуть? Куда?
— В Стамасс, — спокойно ответила Женевьева, выходя из-за стола. — Туда, где есть молльская община с банкирами и поверенными. А еще королевский суд и инквизиторский капитул, где я смогу принести жалобу на монастырь. Любой банкир ссудит денег баронессе Бринар, если понадобится. Немного, но ссудит. И обратно я вернусь только после рождения ребенка. Если вернусь…
Непрошено всплыли в памяти глаза-угли и холодный, как зимняя ночь, голос. К Самайну, сказал тот, в часовне. Значит, следующей осенью. Значит, еще есть немного времени, чтобы скрыться, как скрывается от охотников лиса с выводком. Отдать ребенка? Невозможно! И пусть банкиры и монастырь делят наследство Бринара, если по-другому не выйдет. Ее ребенок будет расти в безопасности где-нибудь далеко от этого полудикого края, в одном из городков вокруг Молля. Женевьева зажмурилась, коротко вознеся молитву Свету Истинному и свято веря, что так и будет.
3.Где-то на северо-западе Арморики, Звездные холмы, кэрн Дома Боярышника, первая четверть доманиоса, семнадцатый год Совы в правление короля Конуарна из Дома Дуба
Темно-желтые, как старая кость, руки погладили разноцветье ленты. На миг Вереск показалось, что вышитые цветы сейчас почернеют, пожухнут и слетят с вышивки сухим прахом.
— Дивный дар, госпожа моя, — прошелестел палой листвой старческий голос. — И высокая честь — видеть вас здесь.
— Лиддерел — моя сестра, — безмятежно улыбнулась Вереск, присаживаясь на маленькую скамеечку между очагом и высоким креслом. — Как я могла не поздравить ее с таким счастьем?
— Воистину, счастье заглянуло в мой дом, — так же утомленно и тускло сказал старик в кресле. — Первые дети за много лет, надежда рода. Слышал, вы просили благословения моей невестки?
— Вашей невестки и моей сестры, — мягко подтвердила Вереск, поправляя платье. — О да, просила. И если Богине будет угодно услышать его, мой супруг и повелитель не забудет заслуги в этом Дома Боярышника.
— Разумеется, не забудет, — пергаментные губы растянулись в пугающей гримасе, должной изображать улыбку. — Ибо король не забывает ничего и никогда — не стоит и надеяться на это. И, наверное, потому на вашем рукоделье, госпожа моя, лето без боярышника. Дивный подарок моему Дому.
— Подарок? — мило удивилась в ответ Вереск. — Скорее, послание. И вы прочитали его верно, господин Боярышник, раз удостоили меня встречи. Теперь же я спрашиваю вас: расцветет ли боярышник на холмах снова и снова? Потому что Дом ваш пустеет и детские голоса в нем — нежданная и великая радость.
— Разве не во всех Великих Домах так нынче? Или Дом Дуба переполнен скрипом колыбелей?
Он сидел, не пошевелившись, глядя на Вереск утомленно, как на маленькую девочку, пристающую с глупыми вопросами, и она снова напомнила себе, что нельзя злиться. Ведь она и правда маленькая девочка для одного из старейших, ровесника ее прадеда.
— Нет. Но много юношей и дев подрастают в Доме Дуба, — сладко улыбнулась Вереск. — Их время еще придет.
— И молодая поросль ныне бесплодна, — уронил бесцветный голос.
— Тем тяжелее грех того, кто сам лишает эту поросль плодородия, — тихо сказала Вереск, выпрямляясь на неудобной скамейке. — Господин мой Боярышник, не время ли забыть старую боль?
— Боль можно забыть. Отрубленные ветви не прирастают.
— Он ваш внук.
Усилием воли она удержала голос мягким и ровным.
— У меня нет внуков, госпожа моя, кроме тех, кто теперь пьет молоко дамы Лиддерел.
— О, эти малыши? Когда они вырастут? Я же обещаю вам королевскую милость за возвращение…
— Назовите его имя — и покинете этот дом, госпожа моя, — бесстрастно прервал ее изможденный седой старик с пергаментным лицом и яркими глазами. — Правду сказать, я удивлен. Что вам до того, чье имя забыто?
