Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь
— Раньше случалось гулять ему в зарослях боярышника, — нежно, нараспев сказала Вереск. — Но давно нет его следов на холмах Волшебной страны, и где искать этого зверя, мне нынче неведомо.
Слова упали в ледяную стынь, замерли между ними, как застывают на морозе капли воды фальшивыми драгоценностями. Миртил молчал, и Вереск отвечала тем же, глядя на сверкающую иголками инея ветку шиповника перед собой. Три почерневших листочка еще держались на тонкой колючей ветви, но и они, покрытые изморозью, казались не мертвой плотью куста, а изысканным украшением, приводящим в завистливый трепет любого ювелира.
— И вправду, редкий зверь, — бесстрастно прозвучало из-за спины. — Боюсь, нет смысла спрашивать, зачем моей королеве его шкура?
— Кто говорит о шкуре? — сладко улыбнулась Вереск, зная, что никем не увиденная улыбка просочится в ее голос. — Всего лишь прогулка под полной луной, господин мой Миртил. И если случится нам встретить редкого и опасного зверя, я лишь хочу иметь рядом твердую руку и отважное сердце.
— Значит ли это, что серебряному пению дрозда моя госпожа предпочитает волчий вой?
Ах, какой голос был у Миртила, сына Ясеня. Только не глядя в лицо, можно столько услышать в голосе: и насмешку, и осторожную надежду, и опасение, и глубоко, на самом дне скрытую гордость.
— Это значит, — без прежней улыбки сказала Вереск, потому что не одна она здесь умела слушать и слышать сокрытое в голосе, — что королеве положено знать, когда тешиться песнями, а когда выезжать на охоту. И за кем. И, главное, с кем.
Вот и кончились игры в королеву и рыцаря. Миртил молчал, и Вереск не торопила его. Арагвейн и молчаливый охранник — только Вереск знала, какими ухищрениями добилась, чтобы на охоту сегодня с ними выехал именно этот страж — чем-то занимались поодаль, и то, что их оставили наедине, должно было сказать Миртилу больше, чем все ее слова.
— Я понял, — тяжело уронил Миртил. — Что ж, моя королева, волк выйдет искать след. А когда найдет, вы получите своего зверя, как пожелаете. И поглядим, чья служба окажется вам больше по вкусу. Зима близко, но я постараюсь успеть.
Дождавшись, пока отдалится едва слышный хруст инея под сапогами, Вереск медленно повернулась. Терновник с охранником увязали рассеченную на куски тушу в несколько мешков, навьючив ими пару запасных лошадей. Миртил молча свернул и стянул ремнями снятую шкуру. Подойдя к своей лошади, Вереск сняла большую флягу с водой, так же молча сняла крышку и вернулась к мужчинам. Арагвейн первым подставил под струю воды испачканные ладони, за ним Вереск полила охраннику. Миртил шагнул к ней последним, склонил голову, вымыл руки и плеснул в лицо.
— Полейте и мне, господин мой Миртил, — невинно улыбнувшись, сказала Вереск.
Стянув перчатки, омыла студеной водой чистые ладошки, задержала в них прозрачное, почти невидимое озерце. Подняла ясный взгляд, задержав ладони перед собой ровно настолько, чтоб это выглядело чуть больше, чем просто случайностью.
— Позволите, госпожа моя? — с низкой хрипотцой спросил Миртил, и вправду напоминая седого настороженного волка.
Вереск молча протянула ему ладони. Рядом застыл Арагвейн, быстро, судорожно вздохнувший, но не сказавший ни слова. Ничего, он свое получит позже и иначе, но обязательно получит. Вереск улыбнулась ему поверх склонившейся к ее ладоням светловолосой головы и подумала: как жаль, что эта не та единственная голова, которую она хотела бы видеть над своими руками, если только правду говорят, что испивший из женских ладоней оставляет в них свое сердце.
Глава 18
Мудрость прялок
Где-то на северо-западе Арморики, Звездные холмы, кэрн Дома Дуба, первая четверть доманиоса, семнадцатый год Совы в правление короля Конуарна из Дома Дуба
Дети железа и соли говорят, что цветущий боярышник пахнет смертью, манит в дом ту, кого лучше не поминать без нужды. Костлявую, Ходящую с Косой. Человеческие бредни, смесь глупости и страха. Как может звать беду цветущая ветка, с какого куста ее ни сломи? А Жница приходит туда, куда сочтет нужным, и когда пожелает.
Все это так, и, разумеется, боярышник пахнет лишь боярышником, но Вереск этот запах не любила никогда. Есть в нем, есть некий привкус тлена и гнили. То ли дело нежная сладость яблонь, горькая свежесть полыни или густой дурман роз. А боярышник — невзрачный цветок, пустая ягода, птичья радость в зимние холода. Вспомнился давешний дрозд, и Вереск даже поморщилась, чего глупая пичуга, конечно, не заслуживала. Улетел — и попутного ветра ему.
Вереск сделала последний стежок и закрепила нитку, несколько раз проколов ткань и продев иглу в образовавшуюся петлю, спрятала кончик под гладью рисунка. Никаких узлов, только ровные стежки, безупречно выводящие узор на широкой шерстяной кайме, окрашенной дубовой корой в глубокий мягкий цвет. Вот рдеют мелкие дикие розы, вот золотятся ключи от весеннего тепла — первоцветы, вот лиловеют фиалки, выглядывая из-под плотных резных листьев дуба, и синеют колокольчики среди гибких лоз терновника. Хороши мастерицы в свите королевы, но ни одна из них и кончиком иглы не коснулась рукоделия Вереск. Никто не скажет, что хозяйка Звездных холмов неумела хоть в одном искусстве, приличествующем женщине. И узор выбран с душой, яркий и праздничный: хоть плащ им обшей, хоть мягкое теплое одеяло — и пусть радует глаз, напоминая, что лето скоро вернется. И что удивительного, если в узоре не нашлось места для боярышника? Мелкие белые цветочки слишком невзрачны, а листья просты и затеряются в плетении нитей. Спорят под иглой королевы нежная весна с радостным летом — и кто вспомнит о боярышнике, видя такую красоту?
Бережно свернув ставшую плотной от вышивки ткань и положив на стол, Вереск поднялась со скамьи. Расплела слишком тугую косу, с облегчением встряхнула головой, пропуская шелковистые пряди между пальцами, любуясь мягким теплым блеском в сиянии свечей.
Замужней даме непристойно распускать волосы перед кем-то, кроме мужа. Замужней даме непристойно скакать в седле по-мужски и владеть луком и клинком. Вместо меча ей подобает прялка, вместо ветра в лицо — благовония королевских покоев. Ох уж эти благовония… Замужней даме, а тем паче королеве, непристойно быть в одиночестве, без свиты, готовой в любой момент услужить и развлечь. Замужней даме непристойно… а список этих непристойностей длинней каймы, что целую луну вышивала Вереск. И долго же пришлось отваживать хотя бы от собственной спальни желающих подавать нитки и вдевать их в иглу, менять масло в светильнике и капать в фиал с водой душистое масло, чтобы усладить сердце королевы ароматами. Исключительно пристойными!
