Slav - Проклятие Слизерина
— Вот и рождественские каникулы… Элджи и Сенектус будут справлять их у родственников в Европе. Антонин и я – по домам с семьями…
— Я останусь в Хогвартсе, – ответил Том на невысказанный вопрос.
Антонин поднял голову.
— Почему?
— У меня еще дела здесь, – проговорил Том непонятно. – Не хочу оставлять не завершенными. Кстати о сборах, Антонин, ты мне фонарик вернул?
Антонин в великом негодовании развел руками, так будто с него снимали последнюю рубаху.
— Ну, Том…
— Ничего не знаю! – отрезал Том. – Чтоб через пять минут фонарик лежал на моей кровати, иначе Сенектус узнает о содержимом твоего чемодана.
Он вновь направился в ванную, чтобы забрать оставшиеся книги и пергамент: там слишком сыро, долго не пролежат.
— Мне и минуты хватит, – буркнул Антонин, полез под кровать.
Том склонился над книгами, стал аккуратно укладывать в стопу, под пальцы скользнул лист с английским вариантом первой печати. Колени сами подогнулись, Том сел, заворожено читая знакомые слова, уже и позабыл, зачем вернулся.
Шифр не так сложен, как показалось ему в первый раз. Под витиеватыми эпитетами сокрыта одна лишь фраза, но чтобы ее прочесть, нужно верно разгадать слова, что ее составляют. Поскольку в тексте печати присутствовало семь совершенно не связанных между собой частей, Том почти сразу определил, что фраза состоит из семи слов, и каждое из них зашифровано следующим образом:
Первое слово: «Не страшись, услышав волка песню, посвященную луне…»
Второе слово: «…и я, умолчав последний слог, вознагражу тебя почетным званием, которое другим передается по наследству.»
Третье слово: «Опасайся участи тех трех старших из пятидесяти сестер, что в подземном мире обречены вечно наполнять водой бездонную бочку.»
Четвертое слово: «И только, когда упадет первая иголка с вечнозеленой родственницы сосны и пихты…»
Пятое слово: «…и явятся три предвестника костлявой…»
Шестое слово: «Я ем. Он ест. Мы едим. Они едят. А ты?»
Седьмое слово: «…тогда сложи десять сотен и вычти последние четыре, и получишь подсказку.»
Теперь, как нелегкую мозаику, требовалось разгадать каждое слово, огранить, будто молодой алмаз, приставить гранями к другим словам, чтоб подошли и открыли свой рисунок.
Рука сама потянулась за пером и чистым листом пергамента, Том размышлял, до крови терзал нижнюю губу укусами, а затем выводил закорючки, бесчисленное множество. Некоторые осколки мозаики удалось подобрать… по крайней мере, Тому хотелось думать, что они подобраны верно. Но отчего‑то прочие не желали подходить, и общий рисунок размывался, очертания стирались. Много раз Тому казалось, что вот он уже совсем близко к разгадке, однако контуры отгадки расплывались, перед глазами упорно возникал лист желтоватого пергамента, запачканный кляксами и короткими словами.
Изможденный, он поднялся к умывальнику, чтобы смыть с пальцев следы чернил, исхудавшее лицо в зеркале смутно напомнило о том, что неплохо бы и перекусить. Хотя Том уже давно не испытывал настоящего голода: когда голова забита высокими мыслями, желудок покорно молчит. С трудом вспомнил, что и в ванную‑то вернулся лишь за тем, чтобы забрать книги. Том до покраснения растер глаза, отгоняя наваждение, мысленно велел себе немедленно вернуть книги в сундук.
В комнате было пусто и тихо, у четырех кроватей уже стояли собранные чемоданы, а у двери на корточках замер Элджи, с интересом разглядывая Тома, сказал:
— Еще минут двадцать, и ты пропустил бы обед… Как ты это делаешь?
— Что именно?
— Так точно рассчитываешь время. Каждое утро встаешь в одно и то же время, без часов определяешь время обеда и ужина, еще до звона колокола знаешь, когда окончится урок.
Том без церемоний бросил книги на кровать, пожал плечами.
— Не знаю, само выходит.
Элджи мечтательно покрутил пальцем кудряшку.
— Мне бы так, а то меня вечно старшие ругают за рассеянность…
Том оглядел себя в зеркало, обдернул джемпер, только затем приблизился к Элджи, присел напротив.
— А ты чего остался?
— Тебя ждал, – ответил Элджи просто. Внимательно оглядел его лицо, подметил с заботой: – У тебя глаза красные.
Том отмахнулся усталым жестом.
— Знаю, это от переутомления. На каникулах отосплюсь.
— Это не уроки, а печать тебя так утомляет. Может, тебе все‑таки нужна помощь? Антонин или Сенектус…
— Нет, – отрезал Том, – я сам.
— Как знаешь, – вздохнул Элджи покорно. – Мне не нравится, как на тебя действует пророчество Слизерина. Ты очень изменился за последний месяц.
— С чего ты взял, что я изменился? Может, я всегда таким был, просто раньше притворялся более умело.
Элджи яростно замотал головой.
— Нет. Ты не притворялся. С самого начала ты не хотел разгадывать пророчество, говорил, что оно принесет нам беды. Разве забыл? Ты тогда был прав, а мы с Антонином не послушали, без твоего ведома пошли в библиотеку… Теперь‑то я понимаю, что нам не стоило все это начинать. Том, может, не нужно разгадывать печати. Разве так важно, чтобы ты стал Наследником Слизерина?.. а вдруг мы ошиблись, и в пророчестве говорится совсем не о тебе…
Он осекся, уставился на щель под дверью, где скользнула размытая тень. Чуть погодя из коридора донесся странный шорох, в ту же секунду Том резко вскочил на ноги. Раздался возглас боли, от распахнутой двери отшатнулась Оливия Хорнби, потирая при этом ушибленный лоб, звук ее резкого визгливого голоса заставил Тома поморщиться.
— Р–разве вы не идете на обед?
— Что ты слышала? – спросил Том прямо.
Хорнби заворожено смотрела в покрасневшие от долгого чтения глаза Тома, на лице стал проявляться почти животный страх, тихо охнула, стала медленно сползать по стене. Тонкие девичьи пальцы суетливо царапали обивку, будто искали лазейку, чтобы их хозяйка могла укрыться.
Том сделал шаг вперед, от нахлынувшего гнева лицо опасно потемнело, черты заострились, между бровей пролегла недоверчивая морщинка.
— Ну?
Хорнби несколько раз шлепнула губами, и нервно икнула:
— Н–ничего.
— Если ничего, тогда чего так трясешься? – осведомился Том, тут же сам ответил: – Значит слышала. А вот что?
Хорнби дико мотнула головой, опять повторила:
— Н–ничего.
Пальцы Тома до хруста сжались в кулаки, взгляд Хорнби бегло коснулся их, и ее нижняя губа вдруг стала беспомощно подрагивать. Элджи с неуместным состраданием глядел на Хорнби: хоть и подслушивала, все равно жалко; а когда перевел взгляд на Тома, почувствовал, как на затылке зашевелились кудряшки, вмиг понял, отчего так перепугалась слизеринка. И было чего и испугаться: Том выглядел поистине устрашающе, один лишь взгляд примораживал к месту.
