Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — курпринц
— Можно? — переспросил я. — Нужно!
Улыбаясь на публику, мы пошли, сопровождаемые стражей, а впереди двигались двое с жезлами и разгоняли народ с дороги одним лишь внушительным видом.
Через два зала впереди двери распахнули с поклонами, звонко и радостно прозвучали фанфары. Открылся длинный зал, по северным меркам хорошо освещен, что значит тускловато, но ложку мимо рта не пронесешь: два ряда столов, а один небольшой на возвышении, столешницы уже ломятся от жареного мяса, рыбы и сыра, но это пока холодные закуски для начала пира.
Знатные гости входят в сопровождении богато одетых слуг или королевской стражи, в проходах двигается в разные стороны народ, многие стоят вдоль стен, им за столом места нет, но все же в пиршественный зал допущены, что немалая честь тоже.
— Ага, — сказал я, — сперва насчет пожрать?
Король сказал весело:
— Просто перекусим. И покажемся народу. Вам нужно быть своим у солдат, а мне приходится быть таким же у лордов. Не знаю даже, что труднее…
— Только недолго, — предупредил я. — Мне эти пиры в печенках уже.
— Просто перекусим, — повторил он. — Садитесь вот рядом, пусть на нас посмотрят, а потом сделаем озабоченные лица и удалимся якобы подписывать важные документы, соглашения, протоколы. Все любят сидеть за столами, когда король уходит работать. Люди должны быть довольны.
— Нуда, — согласился я, — мыши на столе…
Король усадил меня от себя справа, слуги быстро поставили перед нами тарелки, налили в кубки вина. Я успел отрезать первый ломоть мяса, когда снова громко и торжественно пропели фанфары, церемониймейстер мощно и подчеркнуто ликующе прокричал:
— Ее величество королева Бразельда!
Шумное веселье мгновенно оборвалось, я видел, как с лиц довольных и хохочущих гостей быстро испаряются улыбки, захлопываются рты.
Из соседнего зала вошла высокая статная женщина в тяжелом платье со шлейфом, что волочится по полу, и короной на темных волосах, уложенных в строгую прическу. С короны на лоб свисают в золотых гнездах две крупные жемчужины, в ушах длинные затейливые серьги, что касаются оголенных плеч.
За нею чинно двигаются, словно плывут, две фрейлины, тоже строгие и с постными лицами. Все в зале поворачиваются в их сторону, я слышал, как во внезапно наступившей тишине позвякивают золотые цепи, у кого-то даже похрустывают суставы от слишком низких поклонов, но вообще-то не было человека, который бы не поклонился, пряча глаза.
Король Иоанн-Георг поклонился тоже, медленно и с достоинством, что при его малом росте и живости движений явно далось с трудом. Королева, не сводя с него пронизывающего взора, слегка присела, ее строгое лицо резко контрастирует с тем весельем, что было минуту тому в зале, но теперь все смотрятся такими же, будто только что с похорон всей своей семьи.
Слуга подошел к ней с подносом и поклонился, она же, не отрывая взгляда от короля, взяла кубок и сделала чисто символический глоток, после чего вернула его на поднос, с достоинством повернулась и ушла обратно.
Фрейлины, что ждали ее в полуприседе, синхронно сделали полуоборот и последовали за своей повелительницей, важно, как две слонихи.
Я шепнул королю:
— Какое-то напряжение в зале… непонятное.
— Сейчас все вернется, — успокоил он.
И в самом деле, после ее ухода все снова заулыбались, зазвучали шутки, а король поднялся во весь рост и, вскинув кубок, прокричал мощно:
— За наш союз с Ричардом Завоевателем!
В зале радостно заорали, поднялись руки с кубками и чашами, снова прозвучали фанфары. Король улыбался и обводил рукой с кубком зал ликующих и рукоплещущих.
Заметив выражение моего лица, сказал извиняющимся голосом:
— Она в плохом настроении.
Я покосился вслед королеве и ее фрейлинам.
— Давно?
— Вот уже сорок пять лет.
Он взглянул пытливо, но я ответил с предельным оптимизмом:
— Это для женщины нормально!
— Правда? — спросил он с надеждой.
— Конечно, — заверил я. — Хуже, если еще и рассердится.
— Такое тоже бывает, — согласился он. — Но это лучше, чем когда гневается.
Мой сосед по столу слева от меня, тучный румяный вельможа, пояснил мне тихонько:
— Королева неистовая сторонница Мунтвига.
— Ого, — сказал я. — И что… его величество король?
Он уточнил:
— Апостольской церкви, если говорить точнее, а не лично Мунтвига. Ее поддерживает здешний епископ, ее личный священник… и еще ряд церковников. Король же на стороне развивающейся Церкви, вот у них и зреет такое вот…
Я проговорил с фальшивым добродушием:
— Ну, хоть не из-за измен ссорятся!
Он зыркнул на меня испытующе, в самом ли деле я такой дурак или же говорю необходимые любезности.
— Ваше высочество понимает… как полагаю, что супружеские измены сильнее задевают того, кто ниже на социальной лестнице. В семьях королей гораздо больше имеет значение единство взглядов супругов, а у простолюдинов — умеет ли варить похлебку.
— Ну да, — согласился я, — если король и королева принадлежат к разным ветвям христианства, это может причинить гораздо больше неудобств в семье и в королевстве, чем пустяковые адюльтеры. А в самом королевстве насколько укоренилась эта апостольская Церковь?
— Достаточно, — ответил он ровным голосом. — В Пекланде еще больше, почти половина. Но это еще пустяки! В Сакранте, по слухам, все остальные, кроме апостольской, запрещены и подвергаются не просто гонениям, а жестокому разорению, а ее служители — казням.
Я ощутил, как во мне поднимается нечто злое и мохнатое, сказал зло:
— Нарушение свободы вероисповедания?
Он взглянул на меня осторожно, на всякий случай промолчал, явно не входит в его компетенцию даже высказывать мнение, а король сказал мне с другой стороны:
— Полагаю, тут мы славно потрудились на виду у подданных, ваше высочество… Хотя вон над этой уточкой тоже стоило бы поработать, у нас их готовят изумительно.
— В другой раз, — пообещал я.
— Тогда, — сказал он, поднимаясь, — можно идти подписывать эти… ну, государственные бумаги.
Кабинет у него хорош, мне понравился сразу, небольшой, компактный, с минимумом мебели, без дурной роскоши, некоторый беспорядок на столе и в комнате, что значит — не разрешает прикасаться к своим бумагам даже жене и детям.
— Устраивайтесь поудобнее, — сказал он, — я-то знаю, что такое целый день в седле.
— Да, — согласился я, — это не подарок.
Но едва я опустился в удобное мягкое кресло, в кабинет вошел быстро и деловито, но с довольным лицом немолодой мужчина с седыми волосами, гладко выбритый, сдержанно улыбающийся, на груди блестит огромная восьмиконечная золотая звезда из наложенных крест-накрест четырехугольников, одежек на нем целая куча, все-таки север, а сквозняки такие, что не натопишься.
