Олаф Бьорн Локнит - Голос крови
Может, есть такие вопросы, которые лучше не задавать, чтобы не оказаться раздавленным неподъемной тяжестью ответа?
– За тысячелетия Потерянный Талисман стал иным. Его мощь, безличная, как течение реки или величие стихии, обратилась на разрушение. Отыщись кто-нибудь, способный подчинить Камень – и во всех землях Восхода и Заката не нашлось бы человека могущественней. Смерть Даны, пусть это выглядит диким и нелепым, послужила во благо, изменив судьбу Камня. Цена крови связала их… как бы сказать… в единое целое, крепче чем мать и ребенка, влюбленных или учителя с учеником. Когда умерла Дана, умер и Талисман. Он более не опасен. Совсем. Возьми его, Конан. Это мой свадебный подарок.
Словно порыв ветра прошелестел над окружившими поляну буками, когда Эллар запустил пальцы за воротник куртки и вытянул за цепочку огромный, сверкающий всеми оттенками багряного и пурпурного, рубин.
– Хасти, нет, – решительно покачал головой Конан. – Это принадлежало Дане, теперь он перешел к тебе. У меня нет никаких прав на эту вещь!
– А я не могу на нее смотреть, – отрезал Рабириец. – Бери, говорю! Иначе я выброшу его в Океан. Надеюсь, хоть там его никто не найдет… Он сохранил кое-какие свойства. Носи его на шее – и проживешь лет двести. Положи его в сокровищницу, и страна, которой тебе выпало править, будет процветать, а сердца твоих подданных отвратятся от зла. Каримэнон – более не игрушка враждующих колдунов. Не Камень Крови, но Камень Королей. Возьми и используй на благо государства.
– Теплый, – заметил киммериец, бережно принимая Рубин в сложенные лодочкой ладони. Дженна боязливо коснулась Кристалла указательным пальцем и отдернула руку, словно обожглась.
– В нем нет зла, – подтвердил Эллар. – Кому владеть им, как не тебе?
Он легко наклонился и поднял с земли брошенный плащ.
– Это все, зачем я приезжал в Аквилонию, – произнес маг тоном человека, наконец-то успешно завершившего долгое и трудное дело. – Вряд ли мы еще встретимся, но… Пусть лучше будет «до свидания», чем «прощайте».
Он нарочно говорил резко, отбивая у нас желание убеждать его посидеть до утра, и потому церемония прощания вышла краткой. Человек спешит, что тут поделать. У него – свои дела и заботы, у нас – свои…
Тотлант, выглядевший каким-то напряженным и внутренне подобравшимся, подошел попрощаться одним из последних. Стигиец медлил, путаясь в простейших словах, и, наконец, решился высказать то беспокойство, которое, как заметили мы все, терзало его целую луну, с времен возвращения из Бельверуса.
– Эллар, я… у меня… – запинаясь, начал он. – Могу ли я осмелиться попросить?.. Сет Змееликий, да что я несу!.. Я хочу учиться у тебя. Пожалуйста! – одним духом выпалил он.
Серый зрачок Эллара уперся в молодого волшебника долгим взглядом, под которым стигиец совсем сник и хотел отступить в тень. Тягостное молчание нарушил короткий, звенящий смешок.
– От капризов судьбы не избавлен никто – ни смертные, ни боги, – лукавая усмешка Аластора возникала и таяла, чтобы спустя миг снова вернуться. – Соглашайся, друг мой Хасти, не то сей многообещающий молодой человек пойдет и удавится на ближайшем суку.
– Я должен подумать, – Рабириец чуть скривился. – Но, если ты всерьез полагаешь… А, что говорить впустую! Возле устья Алиманы, там, где она сливается с Хоротом, стоит аргосская крепость Лерато. В день наступления Первой осенней луны будь там, в таверне «Речной берег». Тебя встретят и проводят через холмы. Конан, сделай одолжение, растолкуй своему впечатлительному приятелю, чем он рискует! У моих учеников никогда не бывает спокойной жизни и ровной дороги!
– Такого не суждено никому из нас, – странно притихшая рабирийка Меланталь быстрыми, нервными движениями перебирала отзывавшиеся серебристым перезвоном струны своей виолы. – Прежде чем уйти, выслушай меня. Не спрашивай, не жди ясных ответов – просто выслушай.
Маг озадаченно кивнул, остановился, привалившись к стволу древнего бука и глядя на девицу-гуля из-под черных прядей.
Предсказательница запела – негромко, слегка пришептывая, но так, что наверняка даже у напрочь лишенного сентиментальности варвара мороз пошел по коже.
А когда я стану пищей для ночных мотыльков,
В волосах моих попрячутся цветные огни,
Я оставлю свою плоть на перекрестке веков
И свободною душой пошляюсь вдоволь по ним.
На холмах зеленый вереск не укроет меня,
В синий омут головой я и сама не уйду,
Не возьмет меня земля, не удостоюсь огня.
Впрочем, это безразлично – как я не пропаду.
И не свита та петля, чтобы меня удержать,
И серебряная чаша ядом не налита,
От крови моей ржавеет сталь любого ножа,
Ни одна меня во гробе не удержит плита.[4]
Она умолкла, дабы перевести дух и исполнить надлежащий проигрыш стремительной, рвано звучавшей мелодии.
Может, нам это померещилось – от вина, разговоров, царившей вокруг настороженной лесной тишины. Только я не верю, чтобы десятку людей, отличающихся друг от друга характерами, темпераментами и взглядами на жизнь, могло померещиться одно и то же.
Однако я невольно вскочил на ноги, Цинтия и Дженна почти одновременно вскрикнули от изумления, Веллан поперхнулся аргосским, а Конан подозрительно заозирался. Меланталь не произносила ни звука, мы все это видели, но песня продолжала звучать, перекликаясь со звоном серебряных струн, приходя со стороны непроглядной чащобы, падая с ночного неба, заставляя чутко отзываться темное зеркало реки.
И когда истает плоть моя теплом на заре —
В чье спеленутое тело дух мой вскоре войдет?
Ты по смеху отыщи меня в соседней стране,
И к тебе с моей усмешкой кто-нибудь подойдет.
И не бойся, и не плачь, я ненадолго умру,
Ибо дух мой много старше, чем сознанье и плоть.
Я – сиреневое пламя, я – струна на ветру.
Я – сияние звезды, и меня примет ночь.
И когда я стану пищей для ночных мотыльков,
И когда я стану пристанью болотных огней,
Позови меня, приду на твой немолкнущий зов,
Не отринь меня, поелику ты тех же кровей!
Примечания
1
Перевод А. Семенова.
2
Перевод О. Арефьевой.
3
Перевод Д. Благодирова.
4
Перевод Т. Шельен.
