Айя Субботина - Время зимы
— Проходите, — немногословно приказала женщина.
Хани торопливо вошла, Талах следом.
Странное щемящее чувство застонало в душе Хани. Несмотря на горечь и страх, отчаяние неизвестности, на нее снизошло умиротворение. Вернулась домой, лукавил внутренний голос, подмочив глаза слезами. И тут же, услужливый рассудок напомнил, что никогда для такой как она, не найдется места ни в Белом шпиле, ни в родной деревушке.
Стены первого этажа занавесили тяжелые ковры, расшитые непонятными узорами и щедро сдобренные аппликациями из бус. Широкий зал был пустынным и тихим, ни скамеек, ни услужливых угощений гостям.
Единственным украшением ему служила лестница: добротная ледяная спираль, с ледяными же перилами, росла вверх, и терялась где-то меж бесконечных этажей. Многие мастера трудились над каждым завитком прозрачных перил, шлифовали ступени, чтоб те не скользили под ступней. А сильная магия сделала лед достаточно твердым, чтоб он не боялся тепла.
Ничего не говоря, фергайра пошла вверх, Хани и воин-шамаи последовали за ней.
Пока они шли, миновав несколько этажей, свет в башне постоянно менялся, то становясь бледно-желтым, будто лунная ночь, то голубым и снова белесым. Хани потихоньку показала Талаху на ледяные кристаллы, разбросанные по стенам проема, в котором вилась лестница. Северянка так и не поняла, что за сила заставляет кристаллы сиять.
Фоира свернула на шестом этаже, проводя гостей лентою коридора, что убегал в арку. За нею была обеденная — маленький зал для каждодневной трапезы. Пару круглых окон под потолком, украшали мозаичные звезды, похожие на ту, которая лежала в черном граните перед дверями Белого шпиля. Овальный стол из цельного куска кедра, занимал две трети свободного места. Вдоль него, вместо привычных скамей, устроились стулья с высокими спинками, покрытые овчинами.
— Хани… Не думала, что увижу тебя вновь, девочка.
От скрипучего, будто несмазанное колесо, голоса, девушке захотелось тут же кинуться к Краю мира. Во главе стола сидела фергайра, что, казалось, воплощала собою саму старость. Она уже давно не собирала волосы косами, потому что в том более не было нужны. Морщины осели на старушечьем лице, делая его похожим на сухое яблоко. Глаза терялись в складках век, кожа на руках свисала и болталась от любого движения. И, хоть фергайры в Белом шпиле были равны меж собою, Ванда стояла над ними, и ее голос зачастую мог изменить решение совета.
Хани боялась ее больше, чем шарашей, больше, чем неизвестности. Идя в башню она не думала, что фергайре Ванде будет хоть какое-то дело до того, кто пришел и с чем. Самой Хани довелось лишь дважды говорить с нею, но и этого хватило, чтоб навсегда запомнить ее безжизненный хриплый голос, ее лицо без глаз. И ее пророчество.
— Фергайра Ванда. — Хани умолкла, не зная, что говорить дальше. Она поискала глазами ту, что привела их, но Фоира оставила обеденную.
Старуха поманила гостью костлявым пальцем. Северянка послушно подошла к ней, стараясь унять дрожь в ногах. Почему именно она, думала Хани, приседая на колени перед Вандой. Именно та, которая днями напролет читала книги и смотрела в небо за окнами, отрешенная от мира, встревающая в дела сестер лишь после их многократных просьб, вдруг сама встречает полуночных гостей. И не Конунга, не важных персон, а девчонку с порченой магией Виры. Хотя, может все дело в шамаи? Хани сомневалась.
— Выросла ты, я погляжу, — сказала Ванда, громко шлепая беззубым ртом. — Минул малый срок, а в Белый шпиль воротилась не девочка, но женщина. Помнится мне, ты и не кровила, пока была у нас.
Хани готова была провалиться сквозь землю. Лицо полыхнуло жаром стыда, но как только она собралась спрятать взгляд в пол, старуха ухватила ее за подбородок и подняла лицо к себе. Дряблые веки дрогнули, но глаз Хани так и не увидала. Зато кожа под пальцами фергайры заныла, будто сдавленная тисками — откуда только сила взялась в немощном теле.
— Я не вижу с тобою друга-оболтуса, девочка.
— Рок погиб, фергайра Ванда. Шараши убили его.
Их перебил каркающий крик проснувшегося птенца. Хани знала, что он голоден, но без дозволения фергайры не смела сделать и шагу. Старуха поморщилась от неприятного звука.
— Ну хоть этого сберегла, — сказала она голосом, едва ли приятнее, чем крики голодной птицы за спиной воина-шамаи.
Хани попыталась заговорить, но старуха жестом заставила ее молчать.
— Чернь угнездилась в тебе. Но она и не взяла верх, хоть испытания терзали тебя. Знаешь, что за участь тебя ждет, Говорящая с духами?
— Нет, фергайра.
Старуха пожевала сухими бескровными губами, отпустила лицо Хани и возложила руки на подлокотники. Ее крючковатые пальцы вцепились в полированное дерево, ногти заскребли по его поверхности.
— То я велела моим сестрам прогнать тебя из Белого шпиля, — признание вылетело из ее рта. — Ты несешь порчу, девочка, отраву. И пока чернь темной богини в тебе, ты будешь отравлять жизнь всякого, кто приблизиться. У тебя не будет ни семьи, ни детей, ни людей, что защитят тебя от невзгод. Готова ли к такому?
Ванда не отводила от Хани лица. И хоть северянка не видела ее глаз, взгляд старухи жег насквозь.
— Я не знаю, — честно ответила девушка. — Как можно отказаться от семьи, если она отказалась от меня? Есть лишь люди, что приняли птенца альбатроса в свое гнездо. Я никогда не думала о семье, как же возможно потерять то, чего нет?
Сердце ее билось в виски, и, на краткий миг меж двумя ударами, Хан показалось, что губы фергайры тронула улыбка. Однако же, более ни одна морщина не ожила на сморщенном лице.
— Ты за этим приехала нас тревожить?
Хани отрицательно мотнула головой и, как могла быстро и понятно, рассказала все, с того момента, как они с чужестранцами нашли в лесу ловушку шарашей. Фергайра не перебивала. Когда Хани закончила, старуха лишь кивнула, не проронив не слова, и поглядела поверх ее головы, туда, где стоял шамаи. Она отпустила Хани и велела подойти ему. Поменявшись местами с Талахом, девушка отошла, едва ли не прижимаясь к стене. Хотелось поскорее покинуть эти стены, вырваться на волю, туда, где никто не будет напоминать ей, что она — прокаженная. "Есть ли у тебя такое место? — спросил едкий голос сомнения".
Между тем, фергайра и шамаи, что встал пред нею на колени, молчали. Они лишь смотрели друг на друга, долго, не моргая, будто затеяли молчаливый спор. Когда, наконец, Талах поднялся с колен, старуха заговорила. Она велела шамаи подать руку и сопроводить в ее комнаты. Он не посмел ослушаться, лишь оставил девушке меховую суму с неугомонным птенцом.
Оставшись одна, Хани присела на стул, взяла на колени мешок и погладила большеголового цыпленка по кожистой голове, почти такой же морщинистой, как старая Ванда. Достав из мешочка на поясе горсть ягод, по одной скормила птенцу. Но тот продолжал каркать и не успокоился, пока не опорожнил ее запасы.
