Айя Субботина - Время зимы
В то время, как Эрик и Раш, в сопровождении стражи, перешли через мост, на север, они с Талахом остались по другую сторону, повернули на запад, каждым шагом приближая свет Северной ярости.
— Провела там минувшую весну и лето. — Хани отогнала тяжелые мысли.
— Ты файари, ведь так? — Голос Талаха остался невозмутимым, будто он только что спросил, не голодна ли его спутница. Увидев ее непонимающе-удивленный взгляд, шамаи улыбнулся всем ртом. — Я понял это, едва взглянув на тебя.
Хани ждала ответа более полного.
— Просто почувствовал, — пожал плечами шамаи. — Это есть в тебе, глубоко. Я слышу, как пахнет твоя кровь, эрель. Лишь раз такой запах встречался мне раньше. Так пахла моя мать.
— Что с ней сталось? — спросила Хани так тихо, что сама едва услыхала слова.
— Отец отнес ее к границе Пепельных пустошей. А Эрик до сих пор злиться, что я после того перестал называть отца отцом. Он верит, что наш родитель поступил истинно верно.
Девушка больше не спрашивала. Ее могла ждать та же участь.
Они повернули налево, дорога снова сузилась настолько, что идти можно было лишь друг за другом. После — опять вышли на широкую улицу, что дважды пересекалась спящими торговыми площадями, свернули за храмом огненного бога Эрбата.
Шли молча. Несколько раз им попадались патрули, но, завидев воина-шамаи, северяне лишь склоняли головы, не задерживая путников, которые торопливо топтали камень мостовой.
Они прошли грузное здание гильдии кузнецов, на стенах которого, освещенные луной, поблескивали щиты с гербами мастерских, миновали улицу ремесленников: в некоторых окнах плясали тусклые огоньки, тишину нарушали шорохи и покашливания умельцев, трудившихся и ночью. После, путь вывел их на просторную площадь: на черном маслянистом граните раскинулась лучами восьмиконечная звезда белого мрамора. В свете Северной ярости, мраморная звезда сверкала, будто только что отполированная до блеска. В отличие от остальных улиц, площадь эта еще хранила островки не попранного подошвами снега. Луч на запад упирался прямо в череду широких ступеней, которые взбирались вверх. Туда, где горделивою пикой убегала в вышину башня фергайр.
— Я мог бы отнести нас, но зверю во мне не по нраву запах в городах. — Талах, впрочем, не выглядел огорченным. Он первым встал на ступени и поманил Хани рукой.
Чем дальше уносили их каскадные ступени, перемежеванные парапетами со светящимися соляными глыбами, тем больше девушке казалось, что они идут прямо в облака. Хани поймала себя на мысли, что когда поднималась в башню в первый раз, к ногам ее будто приросли крылья. Теперь же она с трудом переставляла ступни. Всему виной тревога, думала Хани, стараясь дышать носом, а еще отчаяние, страх. Она корила себя за слабости с тех самых пор, как Сьёрг распахнулся для путников; для светлой колдуньи, порченой чернью Шараяны, столица казалась большою мышеловкой.
Когда ноги Хани устали, а дыхание сбилось, до башни оставалась еще половина пути. Талах же, как ни в чем не бывало, продолжал коротать путь тем же легким шагом. Расстояние между ними стремительно увеличивалось. Когда северянка остановилась на очередном парапете, прислонившись к соляному столбу, пронизанному сверкающими жилками, Талах вернулся за ней.
— Я… Мои ноги… мне бы… — Слова тонули в шумных выдохах.
— Хорошо, эрель, я понесу тебя, — решил шамаи и, не дожидаясь ее согласия, взял Хани в охапку, прижимая к себе.
Она хотела возмутиться, потребовать поставить ее на ноги, и напомнить, что перед ним все же какая-никакая светлая колдунья, и он обязан чтить и ее отметину. Но стоило шамаи прижать ее к своему горячему телу, как Хани сделалась так спокойно, как не было никогда.
Она и оглянуться не успела, как Талах опустил ее на ноги у самого входа в башню. Двухстворчатые двери светлого дерева, щедро украшенные мозаикой из белого и синего стекла, уходили футов на десять вверх. Вблизи башня казалась просто огромной. Ни охранники, ни животные стражи, не стерегли покой Мудрых. Здесь шумел лишь ветер.
Хани шагнула к дверям, приложила к ним ладони и громко произнесла:
— Я Хани, Говорящая с духами, и со мною воин-шамаи. Мы пришли с прошением!
Мозаичные узоры молчали. Северянка убрала ладони, не спуская взгляда с дверей, и ждала. Фергайры славились мудростью и магией, которую они творили все разом и по отдельности, но вряд ли нашелся бы хоть десяток человек, кто похвалил бы их доброту и отзывчивость. Еще гостьей в башне Белого шпиля, Хани помнила многих путников, что приходили к высоким сводам с просьбами о помощи, но двери открывались едва ли не одному из сотни.
Девушка продолжала молча ожидать. Даже когда время потянулось медленно, будто смола. На небо набежали тучи, посыпая столицу мелкой снежной мукой.
— Может нас не услышали? — Талах подошел ближе и потянулся к двери, но Хани остановила его руку. Ладонь Шамаи была теплой, будто он только вышел из нагретой купели, а не стоял полуголым на морозе.
— Услышали. Фергайры знают, что мы здесь, знают кто такие и откуда. Но не спешат отворять. — Она подняла ладони, собирая снежинки, что таяли, едва коснувшись кожи. — Может, нас вовсе не пустят.
Шамаи нахмурился, лицо его вдруг подернулось злостью, на скулах забились желваки, но он ни проронил ни слова. Лишь отвернулся к башне спиною, будто хотел показать этим свое пренебрежение. Хани не винила его. Она и сама не понимала многого из того, что происходило за стенами Белого шпиля, но ее быстро научили помалкивать. Мудрость не в том, чтоб всюду совать свой нос, помнила северянка слова, что стали ей первым уроком, мудрость в том, чтоб понять не спрашивая.
Холод кидался на них сворой голодных псов. Хани казалось, что прошла целая вечность, ладони ее закоченели и приходилось согревать их дыханием. Она переступала с ноги на ногу, чтоб разогнать кровь, но ступни будто сделались деревянными. Талах же продолжать стоять недвижимо, скрестив руки на груди, словно изваяние.
А потом послышался шум. Грузно, будто на выдохе, отворились двери, гостеприимно разошлись в стороны. В лицо Хани повеяло теплом и знакомыми запахами трав. В дверях стояла фергайра Фо́ира, девушка помнила ее по их долгим занятиям колдовству. Кажется, она была самой молодой средь своих сестер в башне. С тех пор Фоира ничуть не изменилась — тот же живой, настороженный взгляд, темные косы до крестца, и сычик на плече. Хани вновь пришла в голову мысль, что не ее памяти птица эта будто никогда не смыкала глаз. Фергайра была в белом просторном одеянии, доходившем до самых пят, поверх которого надевалась туника, отороченная дорогим мехом и расшитая специально по вкусу хозяйки. Сейчас Фоира была лишь в платье.
