Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс

— И лишь здесь тебя ждали неприятности… — докончил за него парень.

— Ар-ро, хруставолк нассал в сапог, сопляк!

Рун облизнул высохшие губы. Только что съеденный ужин в желудке истошно верещал, что ему тут неуютно и что неплохо было бы запить его чем-нибудь прохладным. Бокалом шпилевского вина, к примеру…

Вина у чародея не было, но вот пару глотков воды нашлось. Влага приятно коснулась горла, у парня как будто прояснилось в голове. Рассказанное Миком укладывалось, здравый смысл расставлял кирпичики догадок в нужных местах. Словно мозайка, едва ли не на глазах юного чародея росла картина происходящего. Он в который раз бросил взгляд на Читль — на виранку жалко было смотреть. Она как будто съежилась, и даже грандиозных размеров грудь, казалось, уменьшилась.

— Почему она воспринимает меня, как хозяина? — Рун и сам не понял, как спросил это вслух.

— Ар-ро, — не замедлил тут же отозваться Мик: — потому что ты виранец.

Глава одиннадцатая, часть третья

— Я — виранец? — Рун спрашивал у пустоты. Пустота теребила собственный подбородок, погрузившись в пучины задумчивости, после лишь пожала плечами. Словно спрашивая — неужели он, в самом деле, надеялся получить ответ из собственных видений?

Мертвец молчал, а Рун продолжал.

— Я помню, как меня привезли к Шпилю. У отца была густая, некрасивая борода. Он был безобразно толст и пах капустой. Братья, сёстры — кажется, они тоже были. А ещё несколько мешков муки, картошки — что вы дали им ещё?

— Брюкву, — нехотя отозвался сидящий перед ним мертвец. Руну казалось, что учителю будет стыдно смотреть в глаза тому, кого они, словно раба, купили за пару-другую мешков еды.

В памяти витали обрывки чужих оправданий — его успокаивали, говорили, что всё будет хорошо, что он больше не будет знать голода, что другие теперь — тоже избегут его холодных липких объятий. Чьи-то слёзы — матери? Отца? Он не помнил даже их лица.

Лишь теплую, успокаивающую руку матриарха — Рун вспомнил, как смотрел на неё снизу вверх и тогда она казалась ему до бесконечного немыслимо большой…

Он ждал, что Мик по своему обычаю разразится хохотом над собственной глупой шуткой, но на морде разбойника не было и тени улыбки. Он говорил серьёзно, а проверять его слова на ложь было бы глупо. Разве можно проверить на неё лишь догадку?

— Я виранец? — повторил парень собственный вопрос. Призрак учителя вновь стал нем, как рыба. Может быть и так, малец, говорили его мёртвые глаза, а может быть, даже и близко нет.

Он приставал с этим вопросом к Читль. Когда, раздевшись, она предложила ему себя на эту ночь — словно извиняясь за собственную ложь, он неистово желал знать ответа.

У неё не было для него ничего вразумительного. Разве что сиськи, отозвался в голове тогда ещё не явившийся воочию Мяхар.

Отведя в сторону Ска — лишь на мгновение, он спросил её об этом. В глазах механической куклы проявилось что-то похожее на удивление — ей отрадно было слышать, что хозяин жаждет анализа, вот только почему столь настойчиво?

Хорошо быть сделанной из стали. Хорошо не иметь сердца, не чувствовать, не знать, не мыслить — лишь анализировать. Тогда правда будет только правдой — а не клинком, вонзённым в спину. С другой стороны — окажись он в самом деле виранцем, разве это толком изменило бы его жизнь? Перевернуло с ног на голову? А самое главное — давало ли ответ хоть на один вопрос?

— Я не знаю, парень. Разве это так важно? — Мяхар добавил масла в огонь сомнений.

— Может быть, теперь ты знаешь правду — хоть какую-то её часть. Что ты собираешься делать с ней дальше?

Настал черёд Руна отвечать молчанием. Мертвец не унимался — будто внутри него клокотал котёл невысказанных при жизни слов.

— Что из услышанного сегодня приблизило тебя к Ата-ману? Ничего.

Старик был прав как никогда.

— Мик рассказывал тебе многое — о том, чего жаждал сам и почему влез в эту авантюру едва выбрался с рудников. Уводил разговор в сторону — разве теперь ты знаешь, куда идти дальше? Что делать дальше? Разве этому я тебя учил?

Рун не знал. Словно малое дитё он поддавался воле случая — кто-нибудь что-нибудь знает. Цеплялся за каждое слово, будто за спасительную соломинку, вытаскивал себя с дна, чтобы вновь ухнуть в ещё одну, более глубокую канаву. Интересно, вдруг спросил он у себя самого, не скрывая сарказма, когда же он окажется в такой яме, из которой нет выхода? И каким человеком к тому моменту окажется? Сможет смело называть себя хотя бы одним из Двадцати?

Мяхар вдруг встал, отряхнул запачкавшиеся широкие штаны. С уст старика лилась тихая, едва слышимая брань — ныли старые кости, не давая прежней подвижности. Казалось, что при каждом шаге с старого чародея сыпется мана.

Рун глядел ему вслед, а внутри его не покидало ощущение, что прямо сейчас от него уходит не просто призрак, видение, а сама мудрость Мяхара. Словно мертвец разочаровался в нём и теперь жаждал забрать её с собой.

— Дай, — вдруг проговорил парень. Старый разбойник нехотя обернулся на его просьбу. — Дай совет. На прощание.

Мяхар нахмурил брови, но вдруг ответил мягкостью улыбки. Будто ему всё это время только и не хватало, что этой просьбы родом из детства.

— Совет, говоришь, малец? — он ухмыльнулся, будто взвешивая в руках справедливость его просьбы, кивнул. — Ну тогда слушай, дважды не повторю: правда разбойника не правда чародея, свобода к смерти ближе, чем счастье, а. И ещё вот…

Он сунул руку в напоясной карман, звонко в ночи клацнула застёжка. На морщинистой ладони лежал ярко блестящий комок сухой маны.

— В кармане завалялся. Лови. Поймаешь?

Глава двенадцатая, Рядом с безумием

Ска смотрела на него с таким видом, будто проверяла, здоров ли хозяин. Основания считать иначе у неё точно были — приходящие в ночи мертвецы, мнимость отказавших у неё датчиков слежения…

Словно в обиду на сомнения Руна она указала, что слышит, как перебирает лапами муравей по его штанине. Он показал ей комок сухой маны, но тот не произвёл на неё никакого впечатления. Разве не он сам, там, когда они спускались в бездну вместе с проигранцами сунул ей его? Разве не он сам, перед сном, попросил её вернуть ему заначку?

Парень лишь кусал губы, не зная на что сетовать — на собственную память или на вдруг охватившую его к ночи лихорадку?

Ска была заботлива как никогда, и вездесуща будто воздух. Успевала смотреть и за Руном, и приставить ствол малурита к шее обнаглевшего Мика, едва тому стоило сделать лишний шаг в сторону. Единственная, кто не заслуживала её внимания, так это Читль.

Виранка жалась к парню, словно брошенный на произвол судьбы пёс. Пряталась от жадных взглядов великана-разбойника. Интересно, спросил себя Рун, насиловал ли он её тогда, когда она была в прошлом "потерянном" состоянии? И понимал, что не хочет знать ответа.

Сейчас на него во все глаза смотрели мальчишки. От обоих пахло страхом, в особенности от Бека. Лий, после обращения, кажется, перестал заикаться — или делал это реже прежнего. Бек же пал на колени, едва сызнова стал человеком. Он обнимал его ногу и слюнявил сапог, прося прощения, каясь и боясь нового, более жуткого наказания. Иначе как же чародей мог его запросто так сызнова в прежнюю личину вернуть? Не иначе, как задумал ещё более жуткую каверзу!

Рун никак не мог отделаться от растущего внутри чувства отвращения. Если раньше их страх казался ему чем-то присущим и естественным, то сейчас он норовил вылиться за края омерзения.

— Прочь, слышишь? Пшёл! Мне превратить тебя снова?

Бек его как будто не слышал.

А сейчас шёл впереди остальных, показывая дорогу. Сорванец будто всю жизнь провёл в местных лесах. С ходу и сразу, едва оглядевшись вокруг, постановил, что они посреди Вилькиной полянки, и что идтить к сенокосу надо правее по Дулькину оврагу.

Рун с надеждой глядел на Ска, но в картах той и рядом не было подобных имён.