Вадим Климовской - Марш Обреченных. Эстафета
Хлопчики, ухватившись за камыши, что густыми рядками росли по обе стороны кладки, осоловело наблюдали, как батька рыжеволосого, молча, без лишних слов, позабыв, плававшее в камышах удилище, побрел к берегу, постоял на твердом минуты две, дождавшись, когда с него стечет болотная жижа, стряхнул с куртки и штанов хомуты ряски и, скинув с пояса ремень, отхватил сначала собственного сынка по голым ляжкам, а затем второго, соседского пацана.
— Я вам покажу рыбалку, лоботрясы!
— Ай, батька!
— Ай, а меня то за что?
— Ай!..
— У меня всю неделю в хатах просидите на кухне! Учебой некогда заняться, а одно безделье!
Хлысь!
— Ай, батька!
— Ай!
Хоть штаны у батьки спадали, он все равно продолжал бежать за мальчуганами и метелил последних, что есть духу.
Хлысь!
Хлысь!
— Ай! Батька перестаньте! Ай!
— Ай!
Хлысь!
Уже возле хат и корчмы, на заднем дворе двухэтажной гостиницы Гвидон Короп догнал своего сына и соседского шалопая Артеху, по пару раз перетянул каждого. Да так, что сраки у обоих еще с неделю должны гореть, не переставая! Одежда на нем еще весела жмутом, но после бега вода не стекала. Правда, когда во двор стал заезжать крытый экипаж, запряженный в тройку лошадей, в сопровождении двух конных, он всецело был поглощен воспитанием безобразников. Двое вооруженных всадников умело справлялись с запряженными в карету коньми, не нуждаясь даже в услугах возницы.
— Хвала Аллону всем живущим!
Корчмарь Гвидон так и застыл с ремнем в одной руке, и Ховкой, визжащим и ревущим, в другой.
— Хвала… — Оторопело поздоровался с вооруженным до зубов конным.
— А не подскажешь любезный, можно переночевать в ваших хоромах?
— Можно, — машинально ответил Гвидон, выпуская Ховку на свободу. Мальцы сразу дали деру, только пыль столбом. — Отчего ж нельзя, можно.
Сельчанин напыжился, подобрался, стал заправлять ремень в штаны. Поправил намокшую сорочку, выбившуюся из-под курточки. Загладил, жмут волос с ряской на голове — в надлежащую ситуации прическу.
— А сколько комнат господам надобно?
— Да можно… две. Почем они у вас?
— По полтора серебряника за гостевую и по… — Короп задумался, подсчитывая. — Серебряник за корма.
— Какие такие корма, уважаемый? — Лицо незнакомца заострилось и посуровело.
— Ужин. Завтрак…
— А обед, милейший?
— И обед, господин!
— Значит так, любезнейший! — Военный нагнулся с коня к Гвидону и глянул в его оторопелые глаза. — Пробудем до завтра у тебя. Сейчас обед нам приготовь, чего-нибудь вкусненького! Нас — пятеро! Коней напои и тоже накорми. Значит, выходит: обед, ужин и завтрак. Целый день. И того с нас…
Всадник прикинул в уме и сказал:
— Четыре серебряника, милейший! Ну, так держи!
В руки Гвидона Коропа полетел кошель с пояса незнакомца. Тот запустил его метко и ловко, но сельчанин, поймав, оступился и грохнулся в корыто с водой. Дважды в омут!
Хохот сотряс двор и спугнул кур, клевавших зерно и свекольную ботву. С кухни выглянула жена Коропа и сразу скрылась в сенях. Служки пялились в окна, затянутые бычьими пузырями.
— Позови конного, пускай займется скотиной! — Незнакомец раздавал приказы направо и налево, а корчмарь Гвидон, вылезши из корыта, не теряя секунды, рванул с места — выполнять его поручения.
— Матеус, брат, ты полегче с местными, они живут здесь и горя не знают, а ты прискакал и напрягаешь…
— Да брось, Войчек! Шутки ради! Я ж за мальцов заступился и цену за жилье хотел скинуть. А только дай слабину — и сразу на шею сядут.
— Эх, да ладно! Застрянем на денек, что уж говорить! И как Оливия говорила, эта деревня называется?
— Какой-то луг? Заячий? Волчий?
— Лисий! Лисий луг, мастер Войчек.
— Во, Матеус слыхал?
— Да слыхал, рай, да и только!
Мастер Матеус, клинка и магии Храма Хизельмаш, уже стоял за воротами и зачаровано глазел на картину: с юга тянулась дорога Южного тракта, по которому они прискакали аж из самих Южных губерний Лафим, где подмастерье проходило доподготовку по боевым оружиям, ведению боя и изучению военных наук; на юго-востоке, впереди, начиналась полоса Встречного леса, за которым в трех днях пути — Откосые горы и Храм Хизельмаш, их родной дом на время тренировок; а за спиной — корчма с гостиницей, а дальше деревушка, чуть справа — огромный ставок, кажись, если верить карте, то его название, Камышовый. Дальше Южный тракт вился аж до самого севера, где за Василисковыми холмами переименовывался на Северный, и разрезал Вельможные и Королевские леса, уходил к сердцу севера и Королевства Людей — Мейдрину. Матеус блажено залюбовался красотой, понаблюдал за рыбешкой плещущейся в ставку и решил, что пора перебираться в гостиницу, в комнаты, да дать отдохнуть ногам и телу, после долгой скачки, а также распрячь лошадей.
Он и не заметил, как подмастерье выскочило из экипажа во двор с пожитками в сумках и сундуках, оружием наперевес. Подобралось и в ногу зашагало к нему; Шост первый, за ним — Оливия, Ирвин и замыкал процессию — Войчек, мастер клинка и ножа.
— Пожитки в комнаты, затем вниз, я думаю, хозяин берлоги не раздумал нас кормить?
Как оказалось, не раздумал, напротив, стол в дальнем углу корчмы был накрыт по-домашнему: миски с густым борщом, картошка молодая со шкварками, гусь, запеченный посреди стола, сулея мутной горилки, овощи только-только с огорода, кадка со сметаной к борщу и налистникам, видно ж с творогом, ложки и кружки деревянные. Все чином и по-людски!
— И, правда, мигом! — Восхищено заметил Войчек.
Матеус только улыбнулся в усы.
— Приступим.
Команда могла заспорить с любой другой, такой как: " Руби с плеча!", "Бери в штыки!" и "За мной, братцы!"
Ложки, застучали и только к сулеи горилки, никто не притронулся, мастера, потому что на боевом задании, а подмастерье — оттого, что не положено.
Брали и рубали не хуже, чем на боевом ристалище.
— Накушались господа? Может, чего еще желают? — Корчмарь застыл над головами храмовников.
Матеус, как старший, изрек:
— Вот это… — указал пальцем на сулею. — Нам на вечер. Когда…
Короп оторопело уставился на бутыль.
— …все уляжется.
Гвидон зыркнул на молодняк за столом и закивал головой в ряске.
— А на вечерю?
— Ну… Можно и на вечерю.
— Угу, — поддакнул Войчек, хлопая налистники с творогом и сметаной.
Корчмарь лихо схватил бутыль и заходил на кухню, вернулся с кадкой. Поставил. Матеус по разливал коровьего молока по кружкам.
Ирвин поморщилась.
— Терпеть молока не могу! Не буду пить!
