Стас Нестерюк - Полонез
В третьем часу ночи Маша, выйдя на кухню, обнаружила, что там остались только двое: Денис и Майкл.
— А где Эдик? — спросила Маша.
— Предпочитает танцы, — ответил Денис.
— Танцы кончились.
— Значит, спит у кого-то под боком.
— Возле него Иринка крутилась, — пояснил Майкл. — Спроси у нее.
— Знать бы, где она, — пробормотала Маша. — Пойду, поищу его.
Майкл проводил ее глазами.
— Эдик — ее бой-фрэнд? — спросил он Дениса.
— Нет. Я — ее бой-фрэнд, — ответил тот.
— А-а-а… — протянул Майкл и пыхнул сигаретой.
— Я всё знаю, — сказал Дэн.
Майкл посмотрел на него долгим взглядом.
— Мир несовершенен. Жизнь полна парадоксов. Все друг друга ревнуют. Многие — ненавидят. Но никто ничего не может изменить. Тусовка в этом смысле — модель социума в миниатюре, — произнес он.
— Тебя это устраивает?
— Вполне. Здесь каждый чувствует себя частью общего целого; это избавляет от одиночества.
— Я — привык к одиночеству, — сказал Денис.
— Как писатель, ты всё равно общаешься с людьми, — заметил Майкл.
— Это — другая форма общения, — возразил Денис. — В душе я всегда одинок. В рассказах я несу людям свое видение мира, а оно индивидуально.
— Автор должен быть одинок, — Майкл плеснул себе и Денису бражки. — Но одно другому не мешает. Я — это я, тусовка — это тусовка, но мне здесь хорошо.
— Скажи, Майкл, — спросил Денис, — почему именно «Профессор Плейшнер»?
Майкл отхлебнул бражки и собирался что-то ответить, но в этот момент появилась Маша.
— Не нашла. Там темно и кругом чьи-то ноги. Ничего, если я посижу с вами?
Майкл налил на три четверти стакана мутной жидкости.
— Садись. Бражку будешь?
Маша села на придвинутый ей Денисом табурет и взяла в руку стакан.
— Почему «Плейшнер», говоришь? — переспросил Майкл. — Это — из сериала про Штирлица. Помнишь анекдот: идя по четной стороне Цветочной улицы, Штирлиц внезапно остановился и поднял глаза. Это были глаза профессора Плейшнера.
— Слышал такой, — кивнул Денис.
— А ты знаешь, в чем секрет популярности Штирлица?
— Фильм хорошо снят, — предположил Дэн.
— Многие фильмы сняты хорошо, — возразил Майкл. — Суть в идее фильма. Всю жизнь нас учили, что нацизм — безусловное зло. А шпионов люди вообще презирали везде и всегда. А тут взгляни: нам тонко и изящно показывают, насколько относительны понятия добра и зла. Фашистские главари — вполне приличные люди, вынужденные, как и все, выполнять свою работу. А шпион — главный герой, пример для подражания. Подлость на подлости, и всё это превознесено до небес и оправдано высокой идеей. Зрители любят героев, в которых видят свой идеал. И здесь им преподносится всё в лучшем виде: любой порок оправдан, если удачно подложить под него идею. Пытки, убийства, насилие — всё это можно оправдать, если овладеть искусством. В нормальном человеке всегда сидит садист и подонок. Сделать подлость и выйти сухим из воды — вот о чём он мечтает. Именно это видит зритель на экране, хотя, может быть, и не понимает этого.
— По-твоему, фильм плох? — спросила Маша.
— Наоборот — великолепен! Если бы он мне не нравился, разве я дал был группе такое название?
— Ты думаешь, что все люди в душе именно такие, как ты описал? — спросил Денис.
Майкл кивнул.
— Разница только в уровне. Примитивный может только ударить или украсть, пока никто не видит. Чем выше уровень, тем изощреннее пытка, которую палач устраивает своей жертве. На самом верху те, которые пытают тебя так, что ты сам уже не понимаешь, что тебя пытают. Ты начинаешь подыгрывать палачу, потому что и тебя увлекает эта игра. В ней каждому позволено думать, что он — тоже палач.
Денис посмотрел на Машу. Та сидела в глубокой задумчивости. Майкл перехватил его взгляд и ухмыльнулся.
— А знаешь, о каком уровне я говорю? Этот уровень называется словом «культура»!
«О чем они говорят! — ужаснулась Маша. — Один балдеет от того, что кто-то переспал с его женщиной; второй называет садизм культурой. Нормальные мужики давно набили бы друг другу морду. Ну почему меня так неотвратимо тянет к разным извращенцам?..»
Она поднялась с табуретки.
— Пойду, прилягу где-нибудь. Может быть, засну.
* * *Майкл раздавил окурок в пепельнице и налил себе бражки.
— Маша — хорошая девушка, — произнес он.
— В каком смысле? — насторожился Денис.
— В прямом. Она не испорчена. Она пришла из нормального мира, и это уже не вытравить. Всё, что ты видишь в ней — увлечения юности. Пройдет год-другой, и они исчезнут, как снег в апреле. Она станет примерной домохозяйкой, будет растить детей, варить кашку и хранить верность мужу — преуспевающему бизнесмену. Глупые мысли навсегда покинут ее прелестную головку.
— Откуда ты знаешь?
— Успел кое-что заметить. Но ты не отчаивайся. Таких, как она, довольно много. И они доживают до ста лет. Так что всё в порядке…
Денис потянулся к банке.
— Сдается мне, Миша, что в данный момент ты стараешься продемонстрировать свою теорию на практике. Ударить побольнее, да так, чтобы я еще и спасибо сказал…
Майкл усмехнулся:
— А ты быстро схватываешь! Но я сейчас об этом как раз не думал. Просто Маша мне понравилась. Поговорим лучше о творчестве. Мой «Профессор Плейшнер» — это ирония над собственной философией. Ее высшая фаза — доведение до товарного вида. Халтура, проще говоря.
— И тебя это устраивает?
— Отчасти. В данное время и в данном обществе.
— Значит, не совсем?
Майкл не ответил. Взгляд его вдруг стал рассеянным. Денис некоторое время смотрел на него, затем спросил:
— Я тебя достал?
Майкл покачал головой.
— Нет. Просто дотронулся до одной струны, и она зазвучала. Мне захотелось ее послушать.
Денис кивнул. Ему было это знакомо. Майкл закрыл глаза. Денис достал из пачки сигарету и закурил. Молчание продолжалось несколько минут. Затем Майкл заговорил:
— Я часто остаюсь в студии после репетиции. Один. Сажусь на стул, беру гитару и начинаю играть. Иногда записываю. Потом слушаю и стираю.
— Никак не можешь найти?
Майкл кивнул. Потом вдруг спросил:
— Ты знаешь, кто был такой Огинский?
— Тот, который «Полонез» сочинил? Ну-у, знаю…
— Вот-вот — «Полонез». Никто бы никогда и не вспомнил этого Огинского, если бы не «Полонез».
— Он сочинил его накануне ссылки, — заметил Денис.
— Ты бы и этого никогда не узнал! Я хочу сказать: человек смертен. Но некоторым удается оставить нечто, живущее после себя. Понимаешь?
— Думаю, что понимаю, — кивнул Денис. — Получается так, будто художник остается в своем произведении.
