Елена Хаецкая - Голодный грек, или Странствия Феодула
Сподобился Феодул и благодати посетить храм Святой Софии, где не на шутку был испуган громадной мозаичной картиной, изображающей Пресвятую Деву с поднятыми руками и грозно вытаращенными глазами. Почудилось Феодулу, что хочет сия божественная Бабища прибить его, негодника, и пал на колени, вполне сознавая свою греховность и ничтожество, и так, скуля от ужаса, метя полы власами и мелко перебирая коленями, прополз по храму, скрылся за колонной и только после того отважился подняться на ноги.
Тотчас же на него тихо выступил из полумрака тощий чернец греческой веры с голодными глазами и большим прожорливым ртом; заговорил вполголоса, монотонно, будто выпевая сквозь зубы, и увлек за собою Феодула – показывать ему бывшее местонахождение великой святыни – Плащаницы, которой было обвито тело Господа по снятии Его с креста.
Этот драгоценнейший саван приоткрывали каждую пятницу, так что всяк христианин мог преотличнейше видеть лик Господа, на нем отпечатанный. И так продолжалось долгое время, пока пятьдесят лет назад зверонравные франки не взяли Город коварством и штурмом. И после того, как во Граде утвердились латинники, ни один человек – греческого ли, фряжского ли рода – не мог сказать, куда сокрылась святыня.
И пали Феодул с тем чернецом на лицо и горько плакали, сожалея о великой пропаже и орошая мозаичные полы горючей слезой.
Однако и это не внесло просветления в смутные Феодуловы мысли и не сделало их течение более упорядоченным. Напротив, в голове Феодула словно бы усилились некие водовороты и завихрения.
Феодул выбрался из храма, ощущая себя как бы оглушенным, ибо явно перестарался, пытаясь вложить столь огромный груз познаний в свой не слишком вместительный разум.
Паломничая, попрошайничая и чревоугодничая, провел Феодул в Великом Городе целых две седмицы, а дело между тем так и оставалось еще в исходной точке.
Но вот наконец улыбнулась судьба и Феодулу – правда, едва заметно, уголочком рта, и как-то, прямо скажем, кривовато, даже с некоторой вроде бы издевкой. Но Феодул – малый необидчивый; он и кривой ухмылкой Фортуны счастлив. Тотчас поспешил вцепиться в полу ее разноцветных одежд.
Шагая широким шагом, заметила все же госпожа Фортуна ничтожную мошку, прилепившуюся к подолу. Взяв Феодула двумя перстами, поднесла, точно жука, к своему длинному носу. Глаз на Феодула прищурила, шевельнула тонкими, как бумага или фарфор, ноздрями и вопросила рокочуще – красивым женским голосом, однако от чрезмерности ужасным:
– КТО ТАКОВ?
– Я Феодул, – пропищал, корчась, Феодул.
– А… – молвила Фортуна разочарованно и разжала пальцы.
Феодул выпал из огромной ее руки, а упав, пребольно ударился: зубы клацнули, кости бряцнули, из глаз искры так и брызнули.
Но и тому возрадовался Феодул, что Судьба перстами его мяла и носом обонять изволила. Потер намятые бока и захромал, приободренный, в сторону порта.
Там грузился корабль, с виду небольшой, однако поместительный и ходкий. Приплыли на нем в Царственный люди сyxoгo языка. Были они веры греческой, а прибыли из Руси (как дознался Феодул) и привезли лен, мед, пеньку.
И терся Феодул поблизости от корабля, и вертелся, и так и эдак корабельщикам в лицо засматривал. Даже помочь вызвался, но не слишком преуспел: два мешка на берег снести кое-как сумел, под третьим свалился. Русы только посмеялись и горемыку, распластанного под мешком, от ноши освободили.
Сел Феодул, отдуваясь, пот с лица отер, водицу, что русы ему с усмешечками поднесли, выпил с жадностью. А там, глядишь, сам собою и разговор затеялся.
Один из корабельщиков немного разумел по-гречески, а Феодул уж расстарался, чтобы его поняли. За целый балаган один работал, лицом что было мочи двигал, руками показывал, на земле пальцем чертил. Хотел, чтобы одной диковиной его одарили, которую он, Феодул, еще раньше на русском корабле приметил.
Сперва русы, разумеется, никак не брали в толк, чего добивается этот человек с волосами, как грязная солома, чего он клянчит, сморщивая в гримасы красноватое рыхлое лицо.
Наконец один корабельщик – тот, что сердцем помягче, а нравом посмешливее – попросту взял Феодула за руку и повел за собой. Тот охотно побежал, поспевая за рослым русом, – спешил, спешил, пока не передумали. Прочие, пересмеиваясь, ступали следом.
Петляя меж бочек, мешков, пачек вяленой рыбы, не убранной еще в короба, наступив на парус, разложенный для починки, нырнул Феодул в один закуток между двух пузатых бочонков и там указал: вот.
Русы, завидев желаемое Феодулом, засмеялись. Феодул тоже из вежливости усмехнулся, однако сохранил на лице выражение настойчивой просьбы.
Вещица хоть и грошовая, а презанимательная: с ладонь размером, изображает она медведя, стоящего на задних лапах против мужика; а между медведем и мужиком – большущая репа. Все это вырезано из светлого дерева и ярко раскрашено в разные цвета. Главное же диво заключалось в том что при наклонении дощечки в разные стороны мужик и медведь начинали трясти головами и водить руками и передними лапами.
Вот на эту-то диковину и посягал Феодул – посягал со всем жаром сердца, ибо при виде нее сразу почуял: эта вещица из тех, что ему, Феодулу, для его целей позарез надобна.
Тут выступил вперед один корабельщик и, держа безделку в руке, дал Феодулу понять, что осчастливит, так и быть, лукавого грека, буде тот окажет ему некую услугу.
Феодул тотчас же, не раздумывая, объявил, что знает в Царственном Городе вся и всех и готов оказать любую услугу, в какой только благодетель может испытывать нужду.
На это корабельщик гримасами и телодвижениями показал, что мучим он жестокой болью в пояснице.
– А это не иначе как почки тебя донимают, – сочувственно молвил Феодул и с разньми ужимками продолжал: – Сие весьма болезненно, а главное – опасно, ибо от произвола этих самых почек зависит цвет и качество мочи; моча же есть, после крови, наиглавнейшая влага человека. – И простер свою ученость еще далее, рассуждая о почках и их свойствах, а также о методах и способах их излечения, так что многие русские корабельщики, сойдясь вокруг Феодула, заслушались многоречивого грека, как если бы он решил усладить их слух пением.
А Феодул то вещал, полузакрыв глаза и вертя во все стороны головой; то вскакивал и принимался корчиться, ухватив себя за поясницу и страшно искривив лицо, словно терзаемый болью; то вдруг успокаивался и с блаженным видом улыбался, из чего зрители делали правильный вывод о полном исцелении от болезни.
Наконец, порядком утомившись, Феодул отер лицо ладонью и протянул к хворому корабельщику руку, каковую тот и взял, смущаясь, все еще страдая от боли, но уже вполне надеясь на избавление. И под негромкие смешки русов отправились Феодул с тем корабельщиком прямехонько в храм Святой Софии – сперва по предпортовым улочкам, одинаковым во всех городах мира, пыльным, пропахшим рыбой, с внезапными стайками чумазых ребятишек и хмурыми стариками, изредка попадающимися на пути; затем по более богатым кварталам, которые хоть и против воли, а все же заставили руса разинуть изумленно рот: хоть и велик город Киев, а с Константинополем не сравнится. Да и по правде сказать – какой город сопоставим с Царственным? Разве что, быть может, Дамаск – но в Дамаске ни русский купец, ни Феодул покамест побывать не сподобились.
