Ольга Елисеева - Сокол на запястье
— Жесткие. И псиной пахнут! Даром что заморские! Видно высохли дорогой.
Дружный хохот придворных покрыл ее последние слова. Тиргитао многим рассказала о готовящейся шутке.
— У тебя в чаше прах и нечистоты. — царица воздвиглась над столом. На его губах играла жестокая усмешка. — Ты ела собак, Гекуба, в знак того, что слова, вылетающие из твоих уст, не более чем лай, а дыхание твое зловонно!
Прорицательница вскочила в гневе.
— Никогда еще меня так не оскорбляли в царском доме! — воскликнула она. — Я была сестрой твоей бабки, Тиргито, и теперь отрекаюсь от своего родства! Гнев Триединой падет на стены этого дома! И не останется на земле ни былинки от твоего рода! Ибо ты гонишь меня за правдивые предсказания! — не теряя достоинства, Гекуба спустилась с возвышения, демонстративно отрясла края своего гиматия от воображаемого праха и двинулась через зал к выходу.
Ее сопровождали насмешки. Ликомед кинул жрице в спину недоеденное яблоко и тут же град огрызков полетел в прорицательницу.
— Кажется, все уже изрядно набрались. — сказал Делайс, несколько обескураженный выходкой Тиргитао.
Заиграли флейты, в зал вбежали танцовщики-синды, и яркие всплески их накидок замелькали перед столами.
— Жаль слона нет. — протянул Зиф, флегматично посасывая персик.
— Н-да, — согласился Делайс. Он взял с плетеного блюда лепешку, разломил ее и старательно вытер хлебом руки. — Слон явно оживил бы действие.
Остальные мужчины тоже с неодобрением смотрели на полуголых синдов, сладострастно покачивавших бедрами друг перед другом.
— Слон создал бы стержень танца. — продолжал царь. — Предал бы ему смысл. А так не ясно, кого они, собственно, хотят… — он осекся, поняв, что Бреселида слушает их.
— Нам пора. — он улыбнулся ей, отвесив легкий поклон, и поднял руку.
По его знаку многие присутствующие поднялись и чинными рядами устремились к выходу. Их сменили другие участники пира — танцовщицы и рабы, призванные развлекать гостей царицы остаток ночи. Синдийский танец, прославлявший однополую любовь, делил праздник на две части. Дальше начиналась оргия.
Бреселида тоже встала. Она никогда не делила с сестрой последних часов пира. Даже при жизни Пелея, сотница не сходилась с ним на глазах хмельной толпы, уважая и его право не быть скотом.
— Приятно видеть, что ты не изменяешь привычкам. — усмехнулся Делайс, когда она оказалась за дверями.
Мимо них прошел Тэм. Фаворит Тиргитао поклонился сотнице и почтительно поцеловав руку царю.
— Слишком умное лицо для дела, которым он занимается. — произнесла «амазонка».
Губы царя насмешливо искривились.
— Поверь, он не худший из всех.
* * *«Живой бог» знал, что говорил. После дневной встречи с Бреселидой он пребывал в хорошем расположении духа и отправился в зверинец кормить белого волка-альбиноса. Это была чудесная тварь с розовыми глазами, которая обязательно погибла бы на воле из-за слишком слабого зрения и заметного окраса. А здесь, в плену степной разбойник стал почти ручным. Царь заметил его вскоре после прибытия, назвал Сагдаем и часто приходил поиграть, как с собакой. Но зверь оставался зверем, и Делайс, забывшись, иногда с криком отдергивал руку, когда желтоватые зубы хищника прихватывали протянутый кусок мяса слишком близко к пальцам хозяина.
«Живой бог» уже начал возиться с волком, когда от серой каменной стены отделилась чья-то фигура. Тэм неслышно скользнул к скамейке и опустился перед Делайсом на колени.
— Господин мой, простите меня.
— За что? — царь поднял брови.
— Я был нагл с вами…
— Ты? Нагл? — усмехнулся Делайс. — Наглецов не видел? Посмотри на Ликомеда.
— Я так не умею. — возразил Тэм.
— Твое счастье.
— Господин мой, — раб явно не знал, как себя держать. — Вы первый, кто здесь обошелся со мной по-человечески. Не отвергайте мою преданность. Я могу быть полезен.
Делайс предостерегающе поднял руку.
— Ты меня не понял, друг. Если хочешь здесь выжить, держись одной партии. Тебя привел во дворец Ликомед, и ты погибнешь сразу, как только выпадешь из числа его сторонников. Но, — Делайс помедлил, — если случайно узнаешь что-то, касающееся жизни очень многих людей, просто скажи мне, и будем квиты за сегодняшнее.
Тэм склонил голову.
— Благодарю вас, господин. Клянусь, вы не пожалеете.
Делайс уже не жалел. Совершенно неожиданно для себя он приобрел сторонника там, где не надеялся — среди верных псов Ликомеда. А это не мало.
Сейчас рядом с ним шла Бреселида — другой козырь в его игре со смертью.
— Мне нужно выехать как можно скорее…
«О чем она?»
— Радка убила одну из синдиек и осталась в залог до выплаты виры. Я им не верю…
«Разумно. Кто же верит синдийкам?.. Постой, постой. Куда ехать?»
— Ты только что вернулась. — вырвался у него недовольный возглас. — Справится твоя Радка.
— Я обещала.
«Не уезжай! Заклинаю Иетросом. Я подохну здесь от тоски».
— На север туда и обратно семь дней. Ну десять. Я вернусь еще до обсуждения твоей землечерпалки.
«Землечерпалки? Издевается».
У него был такой тяжелый взгляд, что Бреселида опустила глаза.
— Я постараюсь как можно скорее.
Царь вздохнул.
— Сколько ты еще пробудешь в Горгиппии?
— Самое большее сутки.
Они шли по нижней открытой галерее, огибавшей большой внутренний двор. Среди зелени кустов тоже стояли столы и веселились те меотянки, которым низкое происхождение не позволяло подняться в трапезную залу. Отовсюду слышались хмельные голоса и смех, то и дело начинались и глохли песни. По цветным плиткам сновали рабы с плетеными подносами хлеба, танцовщицы, акробаты и глотатели пламени. Кто-то, навалившись на алтарь Гестии, блевал в куст шиповника. Две лучницы ловили в мраморном бассейне кошку, случайно упавшую туда, но не удержались и сами рухнули в воду. Тут и другие участницы пира, желчно позавидовав освежившимся подругам, попрыгали за ними. Поднялись тучи брызг.
— Жарко. — Делайс снял тяжелый золотой обруч с головы.
В галерее свет факелов затенялся кустами.
— Напрасно вы это сделали. — сказала Бреселида. — Здесь темно и не всякий узнает ваше величество.
— Ты думаешь, мне что-то угрожает? — хмыкнул царь. Его забавляло беспокойство спутницы. В душе он знал, что Бреселида права. Завидев рядом с ней мужскую фигуру, многие гостьи испытывали законную зависть и не стеснялись требовать «свою долю».
Дома, в Пантикапее, сын архонта привык к тому, что не хватает как раз женщин. Колонисты приезжали с родины целыми семьями, но случалось оставляли дома жен и дочерей. На обустройство шли годы, мужчины могли погибнуть, обзавестись новой семьей, найти себе подруг из местных, а жены в Милете, посчитав себя вдовами, вторично выйти замуж. Те гречанки, которые, не страшась трудностей, сразу ехали с любимыми на новое место, часто погибали от непривычки к здешней еде и холоду.
