Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха
— За достойный труд — достойная оплата! — эта не раз повторяемая им поговорка, теперь прочно вошла в обиход самих «жодинцев».
Батраки из тех, кто не пас задних, вполне охотно шли именно к Окатию Симеоновичу, получившему прозвище Кремень. И за свои хоть и нелёгкие труды, они получали хорошую для сего края оплату.
Местная же аристократия, из числа более богатых, честолюбивая и порою грубая, относилась к Веригину с явным недовольством. На своих землях они использовали иные методы оплаты и найма батраков, носивших в народе название «гоблинских».
Подобное название перекочевало из Хадагана. Дело в том, что там гоблинов не считали за полноправных представителей Империи. Их права были столь ничтожны, что порой труд даже не оплачивался.
Богатые землевладельцы Удела Валиров не гнушались никакими способами обогащения. И «гоблинский найм» — был одним из самых распространенных методов. Люди порой работали даже за еду…
Не наниматься же совсем значило обречь собственную семью на голод и прозябание. Кое-кто из батраков, конечно, пытался уехать в иные края, как, скажем в Погостовую Яму, или вообще в Светолесье (там и платили больше, и условия жизни были получше). Иные уходили по Железному тракту в Верещагино, чтобы работать в шахтах. Третьи отправлялись в Поморье добывать янтарь, или рыбачить. Те, кто оставался, были вынуждены идти на условия работодателей, превращаться в «гоблинов».
Независимых мелких землевладельцев в Темноводье было не так уж и много. Вернее — осталось не так уж и много. В своё время они безусловно были значимой силой, чем приуменьшали влияние аристократии. Однако всё стремительно менялось. Особенно после того, как замок Валиров пришёл в запустение. С каждым годом бороться становилось труднее, иногда и невозможно… И теперь таким как Веригин волей-неволей приходилось подумывать о «присоединении» к тому покорному большинству, что с такой надеждой ожидало появление легендарного Белого Всадника…
Пригретый закатным солнцем, разомлевший Первосвет лениво поглядывал полуприкрытыми глазами на Малиновку. Её могучие воды величаво бежали вдоль разложистых берегов. Молодой зелёный камыш тихо шуршал острыми листьями, негромко перешёптываясь, чтобы невзначай не потревожить отдыхавшего молодца. Рядом потрескивал костёр, на толстой перекладине висел прокопченный котёл, в котором закипала уха.
Благодать… истинная, неповторимая благодать, ощущаемая только, когда человек возвращается домой…
В захмелевшем разуме Первосвета не было ни одной мысли. Эдакая «пустота»… и блаженство… не хотелось ни вставать, ни куда-то идти… и даже уже не было желания рыбачить…
Уже почитай третий день катился к своему концу. Завтра бы пора собираться назад в Старую слободку, и от этой мысли Первосвет недовольно скривился.
Он вспомнил, как приехал к родителям. Мать, вышедшая на крыльцо дома, поначалу даже не признала сына. Потом кинулась на шею, жарко целовала, что-то причитала… обнимала… Первосвета тут же кинуло в жар, а глаза больно запекли.
Мать сильно постарела. Её волосы, выползшие из-под старенького чепца, были с седыми кончиками. Лицо испещрили новые морщинки… Однако руки по-прежнему были крепки.
Прискакал отец. Видно кто-то уже успел предупредить. Он лихо соскочил с коня и, широко улыбаясь, подошёл к сыну.
Молча обнял. Потом оттолкнул от себя, оглядел с ног до головы и снова обнял.
— Чаво стоим ить столбом на улице? — прокричал он. — А-ну в дом!
Отец тоже сильно изменился. Стал более суховатым и оттого казался даже сгорбленным. Жилистые потемневшие руки, типично старческие пальцы, топорщившаяся во все стороны полуседая бородка (а когда-то черная, словно воронье крыло), водянистые глаза… Первосвет почувствовал как его сердце сжалось в тугой комок.
— Я на побывку, — через силу улыбнулся гигант. — Выпросил несколько дней…
Вошли в дом, сели за стол. Мать заспешила в кладовую.
— Возмужал! — вновь широко улыбнулся отец. — И не узнати! Яко медведь!
Он встал и через минуту вернулся со штофом.
— Чо ж мы не канийцы? Али у нас усё по-погански? — отец живо налил по чарочке и толкнул сына в бок. — А ну-мо накатим! За встречу…
Потом была банька. Вот благодать!
Горячая каменка… густой пар клубами вздымается к потолку… в воздухе дурно пахнет берёзой… Первосвет лёг, расслабился…
— Готов, аль нет? — довольным голосом прокричал батя.
Он схватил веник и здорово отхлестал по плечам, спине да по заднице.
Первосвет едва перевёл дух. Обмылся водой из колодца и снова на полок. В общем, напарился вдоволь.
— А вот-но теперича ить за пироги! — пригласил батя в дом.
Гуляли аж-но до ночи. В дом прибежали и сёстры со своими мужьями, кучей племянников. Да ещё соседи, друзья., целая гора знакомцев и прочих всяких.
Уже в тысячу сто пятый раз, изрядно захмелевший Первосвет, рассказывал о своих приключениях, о службе, о столице, о сражениях… Старики вспоминали свою молодость, ровесники кивали головами, поддакивали, а молодёжь, разинув рот, внимала всему этому гомону.
Разглядывали скеггокс. Цокали языками, примерялись. Снова спрашивали:
— Орочий?
— Не совсем… нашенский, но был у сиверийских орков…
— Знатна вещица! Говоришь ить, сам-но добыл?
Первосвет уже забрехался. То говорил, что сам, то признавался, что оружие подарил верный товарищ, то ещё что-то врал… В его голове был полнейший кавардак. А ещё его перехлёстывало через край счастье. Обычное человеческое счастье.
Рядом родители (живы-здоровы и слава Сарну за то), младшие сестры (кое-кто из них уже и с мужьями), едва начавшие ходить племянники (дай им Святые Великомученики всем здоровья и счастья), двоюродные и троюродные родственники, дядьки да тётки, старинные друзья (некоторые тоже с жёнами да детьми)… Ни это ли счастье? Когда вокруг столько близких людей!
На глаза навернулись пьяные слёзы.
— Ты чаво, сынок? — толкнул в бок батяня.
Первосвет крепко обнял отца и заговорил что-то невразумительное, признавался в том, что всех любит, что ему сегодня безумно хорошо, что он страшно скучал… А потом ещё нёс какую-то лабудень, которую уже нельзя было понять без первача.
— Мы-но как с матушкою твоею прознали-то… да про аллод Клемента ди Дазирэ… так-но и сердца наши в пятки ушли… Ить усё оборвалось. Слава Сарну, уберёг тобя… То первое письмецо из Новограда мы читали, ажно плакали.
Первосвет всхлипнул.
— А-но выведем его на воздух-то, подышати, — предложил кто-то из гостей.
И большая мужская часть отправилась во двор. Как обычно бывает, люди поразбежались по группкам. Кто-то закурил, кто завёл разговоры о том да о сём.
