Люба Штаний - В любой гадости ищи свои радости
работы бутылочку мебельного лака и замазал наши художества. Ещё и втихаря выдал по груше. Он
всегда утешал, если мама сильно ругалась, а мама... Думаю, она знала. Знала и не злилась совсем.
Пальцы скользнули по глянцевой обложке новой книги, купленной... вчера? А ведь и правду вчера,
если Шариз вернул в тот самый вечер. Вчера...
Пока дракон гремел чашками на кухне, я поднялась и прошла к окну. Рывком отдёрнула тюль.
Дрожащими руками составила вазочку с халвой и цветочные горшки на пол. С минуту молча
пережидала очередной приступ ненависти к себе, а потом... просто распахнула окно.
Осень швырнула в лицо моросью и запахом прелой листвы. Шторы вздулись пузырём, а я замерла,
вдыхая полной грудью холодный, терпко-сладкий колкий воздух. Внизу шуршали шинами по мокрому
асфальту машины. Сквозь голые ветки виднелся тротуар и тёплый фонарный мёд, мягкими бликами
растекающийся в чёрных лужах.
Город жил. Город дышал октябрём и для него, такого шумного, суетливого и чуть-чуть равнодушного,
не произошло ничего особенного. Ничего такого, чтобы сменить ритм существования в этом мире. И
это был мой город. Значит: жизнь будет идти своим чередом, а всё прочее рано или поздно отойдёт на
второй план.
– Эйлар, – беззвучно прошептала, вглядываясь в непрестанное движение под окном. Имя
черноволосого война острой горечью и золотистой нежностью осело на губах. Больно. Очень, но, если
подумать... Подняла глаза к тёмному небу. – Я буду любить тебя. Сейчас мне больно и плохо, но я
буду любить тебя, мой сказочный, мой самый лучший. Плохое пройдёт, а это останется. Буду помнить
твои руки, и твои поцелуи и... тебя.
– Люба? – Низкий голос Шариза скользнул мимо меня в ночь и растворился в низком осеннем небе.
– Значит, он меня забудет, – произнесла со спокойствием, которого не чувствовала.
– Забудет. И тебя, и твоего спутника, – Подтвердил дракон.
Обернулась я уже с улыбкой на губах:
– Вот и замечательно. Если так, то и горбуну ничего не грозит, и мне так легче.
– Легче? Почему?!
– Смешной ты, – улыбаясь сквозь слёзы, закрыла окно и задёрнула шторы. – Эйлар не будет меня
ненавидеть и презирать. Разве этого мало?
– Но ты...
– А я как любила, так и буду любить. И это тоже здорово.
– Почему?
– Эх, ты! Дракон, а повторяешься, как попугайчик: почему-да почему. По кочану. Кто сказал, что
любить можно и нужно только тех, кто рядом и отвечает взаимностью?!
– Какая-то ты... чересчур жизнерадостная, – подозрительно протянул Шариз, ставя на столик две
кружки дымящегося чая.
Я же опустилась в кресло, обняла ладонями горячую чашку и кивнула дракону на диван. Что
сказать? Как объяснить?
Плохо ли мне? Не то слово, только... Могло быть и хуже, а так... За окнами дышит город и для него
ничего так и не случилось. Осень сыплет моросью, а фонари всё так же льют медовый свет на чёрный
стылый асфальт. Я дома и даже, кажется, в незапланированном отпуске. Почему бы не порадоваться
маленьким осколкам хорошего?
– А давай чай пить, – предложила. – Бери халву, сахар. В горке, вон яблочное и вишнёвое варенье
есть. Вообще, будь как дома.
Мужчина послушно достал вазочки и ложку. Сел на диван, глядя на меня пристально и задумчиво. А
я грела ладони о кружку, вдыхала аромат крепкого рубиново-чёрного напитка и старательно искала
хорошее в плохом. И ведь находила!
Благодаря Эйлару узнала, что такое любовь и страсть. На примере богини увидела до чего может
довести одиночество и гордыня. До кучи, теперь точно знаю: очевидное порой оказывается совсем не
тем, чем кажется. Благодаря зомбику понимаю, как выглядят истинное благородство и сила духа. А
ещё я теперь буду ценить каждый день своей обыкновенной, размеренной, уютной жизни. И заботу
родителей, пусть иногда чрезмерную, тоже ценить буду. А кстати...
– Шариз? – Тихо позвала дракона, на диво увлечённо поедающего вишнёвое варенье.
– Ммм?
Ложечка звякнула о дно уже пустой вазочки и сладкоежка-переросток поднял на меня сверкающие
зелёные глазищи.
– А если я для всех в больнице, из дома пока выходить нельзя?
– С чего бы это? – Отставляя пустую розетку и пригребая вторую.
– Хотелось бы к родным съездить, но как быть если кто-то из знакомых увидит на улице, когда я
вроде как в больнице?
– Не увидит, не узнает и даже не вспомнит, – уверил дракон. Я ж не Дилания – опытный маг. Не
переживай. – И шатен сунул в рот полупрозрачную яблочную дольку. Зажмурился, будто довольный
большой кот. – Как вкусно! Сама делала?
– Конечно, – улыбнулась.
– И без магии?! – протянул недоверчиво. – Эм... Люб, а я тебе точно не нравлюсь?
– Похоже, через желудок лежит путь к сердцу не только у человеческих мужчин, но и у драконов, –
расхохоталась в голос. – Тебе чаю подлить?
– Угу...
Забавно: мы просидели так почти до утра, а о чём говорили не помню. Обо всём понемножку и
вместе с тем ни о чём. Когда я уже не могла скрыть зевоту, Шариз засобирался.
– Мне пора, малышка. Прости меня за всё. Не думал, что всё так... неоднозначно получится.
– Да ладно тебе. Поздняк метаться, – отмахнулась, чувствуя, как слипаются глаза.
– Мы ещё увидимся, хоть и не наяву. – Поцеловав в щёку, на прощанье обрадовал дракон. – Тогда и
поговорим. Варенье у тебя замечательное, малышка. А пока... будь счастлива.
– Я постараюсь, – улыбнулась сонно. – Спасибо, и удачи тебе самому.
Но Шариз уже исчез в колком всполохе белого света...
Глава 22
Проснувшись, я первым делом улыбнулась солнышку, вольготно расположившемуся на моей
подушке. Яркое золото, не по-осеннему яркого утреннего света утешающе ласкалось к щекам. Я
дома... Скоро жизнь сотрёт из памяти дурное, и я буду смеяться, вспоминая невероятное
приключения и собственные мучения в лошадиной шкуре.
Уже вторую неделю повторяла это, как мантру. Твердила одно и то же и улыбалась, улыбалась,
улыбалась... Улыбалась, даже когда мышцы сводило от усилий, когда дыхание перехватывало от
бьющейся внутри золотой тоски, когда почти невыносимо хотелось выть в голос...
Откинув одеяло, я включила музыку и направилась в душ. И там тоже улыбалась. И
пританцовывала, чувствуя, как горячая вода смывает солёные сны с ресниц и кожи. Медленно, но
неотвратимо отношение к собственным чувствам менялось.
Как там Шариз говорил? ‘Благословение божественного огня’? Глупости. ‘Проклятие божественного
огня’ было бы куда правильнее. Ничего не могу с собой поделать. С каждым новым утром всё
явственнее осознаю, насколько в моей истовой любви много магии и мало меня. С каждым днём
понимаю: никаких причин так любить Эйлара нет и не было, и... всё равно – люблю. Если днём ещё
как-то держу себя в руках, то ночью мозги отключаются, и все усилия идут прахом.
Во сне мне нечего противопоставить голубым глазам и горячим поцелуям черноволосого воина. Это
наяву, я уже почти осознаю, насколько я сама не нужна была Эйлару, а вот во сне...
Зато теперь точно знаю: любовь зла, конечно. Полюбить козла легко и тут ничего не поделаешь, но
вот жить с козлом совсем не обязательно. Как не обязательно отказываться от человечности. Ничего –
отболит, а я стану сильнее... И даже если не смогу забыть и разлюбить.
Жаль только, с Алехандро так и не попрощалась. Как там мой зомбик, интересно? Привыкла я к
нему и почему-то всё чаще вспоминаю его ‘Манюня’. И то, как мы смеялись взахлёб, и то, как он,
несмотря ни на что, находил повод для радости, и как стоически воспринимал дикие выходки
бешенной кобылы...
Шариз сказал, горбун попросил не исцеления. Вопреки моим ожиданиям, кошмарик пожелал
возвращения к жизни сестры и её семьи. Оказывается, драконья магия такого уровня может и
воскресить. Тем более, родственники Алехандро погибли стараниями богини. Той длинной ночью,
когда шатен слопал все запасы варенья в доме, я вообще многое узнала.
Например, муж сестры Алехандро был наследником правителя того самого Лунного герцогства, из-
за которого любимый ввязался в авантюру Дилании. Сам Эйлар обратился к богине с просьбой
убрать ненужных людей с пути к трону. Корона, которая и была вожделенной целью моего любимого,
являлась артефактом и не далась бы в руки того, кто убил законных наследников.
И вот когда Шариз об этом рассказывал, было горько и страшно, но я понимала Эйлара. Всё -таки
жесткость воина и стремление к власти сами по себе подразумевают пренебрежение правилами и
некоторыми аспектами морали. На вершину Олимпа в белых тапочках и с нимбом над головой не
