Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — бургграф
— Мы считаем вас умными людьми, потому позиция у вас может быть только одна. Заверяю, что король относится к ней с пониманием. И полностью поддерживает. Хотя и... неофициально, так как Его Величество подтвердил свой указ о вольности городов.
Мастер Пауэр напряженно размышлял, наконец поднялся, сухой и с прямой спиной, словно дворянин. Голос его прозвучал ровно и без интонаций:
— Я не совсем понял, о чем вы говорили. Заверяю вас, в этом доме нет никакой смазливой вертихвостки. Мне жаль, что вы затратили такие усилия, перелезая через забор...
Я тоже поднялся, веселый и беспечный, как всякий загулявший дворянин.
— Не берите в голову! Это я виноват, вино ударило в голову, не рассмотрел номер дома... Простите и... прощайте.
— Счастливой дороги, — ответил он сухо. Уже удвери я хлопнул себя по лбу, повернулся.
— Всё забываю спросить, а как решаете проблему гастарбайтеров? В смысле, троллей? Как я понял, в городе их используют на черных работах... Это решает какие-то проблемы, верно?
— Не так уж и много, — ответил он осторожно.
— Почему?
— А вы как думаете?
Явно прощупывает, вопрос непрост, я ответил, как и должен бы ответить:
— Если тролли заняты на тяжелой и простой работе, то люди высвобождаются для квалифицированной! И даже высококвалифицированной. Разве не так?
Он проговорил бесстрастно:
— Это раньше люди использовались на квалифицированной, теперь и они идут на ту, что могут выполнять тролли: вышибал, сторожей. Скажу больше: назревал конфликт, но Бриклайт нашел простой выход: теперь кузнец пристраивает своего тролля-молотобойца в вышибалы, а сам живет припеваючи на его жалованье. То же самое у бывших кожевников, оружейников, бронников...
— Ого, — сказал я, — надо бы подсказать троллям насчет профсоюза.
— А что это?
— Чума, — ответил я откровенно. — Тормоз прогресса. Но кто его придумал: Бог или Сатана — сказать не могу.
— Почему? Запрет?
— Просто не знаю, — признался я. Он посмотрел с сомнением.
— Как можно не отличить деяние Врага рода Человеческого от созданного Творцом?
— Да вот так, — вздохнул я. — То ли сближение произошло, то ли обилие информации... то ли мы сами потеряли в жизни ориентиры. Не знаю. Но у нас часто говорят, что мир катится в тартарары.
Он вздохнул:
— У нас тоже так говорят. Всё чаще.
— Тогда не всё потеряно, — ответил я. — Раз уже тысячу лет такое бубнят, то и еще тысчонку-другую почешут языками.
Меня проводили через ту же боковую дверь, я шел медленно, вслушивался во все шорохи и запахи, а когда переступил через порог калитки, постоял неподвижный, как барельеф, задействовав все виды зрения.
Через переулок плывут шероховато-цветные струи кисло-бугристого цвета, с этими понятно, вот еще густые потоки остро-соленого аромата пота, ничего угрожающего, и в то же время чувствуется некий привкус опасности...
Я повертел головой, ничего не выявил, надо идти, двинулся вдоль стены, всё-таки укрытие, и вскоре услышал за спиной шаги. На всякий случай свернул на цыпочках в совершенно темный переулок, но тот, кто шел за мной, свернул тоже так уверенно, будто видит меня отчетливо. Я напрягся, чувствуется некая странность, только не могу врубиться, в чем же... молча ругнулся: шаги! Люди так не ходят.
Через два дома еще один поворот, я свернул, тряхнул головой, что-то всё труднее мгновенно переходить на тепловое зрение, надо поупражняться, а когда оглянулся, в десяти шагах за мной топает слабо светящееся пятно, но не красное или багровое, а слегка розовое.
Я попытался сообразить, что это, силуэт человеческий, должен бы гореть красным или багровым, но эта розовость ни в одни ворота... Сообразил запоздало, что выдам себя, если буду рассматривать, перевел взгляд в сторону, тупо посмотрел во все стороны, будто только сейчас услышал шаги и пытаюсь понять, не почудилось ли.
Преследователь остановился, а я, вроде удовлетворившись, что почудилось, снова возобновил движение по узкой улочке, беспечно свернул еще, изготовился, а когда тот вышел из-за угла, нанес прямой удар кулаком в челюсть.
Когда бьешь в светящееся пятно, попасть именно в челюсть трудно, но я попал, потому что нижняя челюсть занимала половину лица. Преследователь всхрюкнул, отшатнулся, но не рухнул, а попытался схватить меня. Я ударил еще и еще, затем развернул его спиной к себе, с силой поймал горло в локтевой зажим и начал душить. Он хрипел и дергался, я прошипел ему на ухо:
— Кто ты?
Шея слишком толстая, как у циркового борца, а кожа холодная, как у жабы, уже догадываюсь сам, что поймал тролля. Он хрипел, пытался достать толстыми лапами, но при всей чудовищной силе тролли недостаточно поворотливы, сказывается низкая температура тела, начал задыхаться, я сказал снова:
— Не люблю убивать. Скажи, кто послал, отпущу.
Он только хрипел, то ли слишком тупая скотина, то ли преданная безмерно, я душил сильнее. Он начал обмякать, как вдруг сильный удар в голову потряс меня. Колени подогнулись, я опустился на землю, словно ноги разом потеряли кости.
Сознание я потерял разве что на миг, потом что тролль еще хрипел и задыхался, когда прорычал:
— Ты... опоздал...
— Я бежал со всех ног, — возразил голос, я сразу ощутил по скороговорке человека, даже представил себе невысокого и худощавого, быстрого в движениях, такие предпочитают прямому бою лицом к лицу предательские удары в спину, их еще зовут дагерщиками.
— Что у тебя... за ноги...
— Хорошие ноги, — ответил дагерщик заносчиво, — не твои кривульки.
— Не спешил...
— Спешил! Но там городская стража, пришлось обойти, а это целый квартал...
— Гад... Он чуть меня не убил. Никогда не думал, что человек сможет меня задушить...
Я охнул, тяжелый удар почти подбросил меня в воздух. Дагерщик сказал быстро:
— Не здесь. Надо отвезти поближе к усадьбе той сучки.
— Зачем?
— Не наше дело, дурак.
— Ну...
По шагам слышно, как подошел третий, крупный и мордастый мужик. Меня подхватили, поставили на ноги. Я не прикидывался, в самом деле шатает, а в голове как будто камнедробилка запущена на полную мощь. Только и понял, что отведут или, вернее, оттащат на двор к Амелии, то ли чтобы улики на нее пали, то ли как-то вмешать ее в дело об убийстве своего гостя.
Они вели, почти тащили под руки, изображая, что ведут пьяного, но навстречу уже почти никого, фонарей нет, тьма — глаза выколи, а даже пьяная шваль предпочитает ходить не на ощупь.
Голова моя болтается, это чтобы как бы невзначай всматриваться во всех троих: тролль прекрасно видит в темноте, может заподозрить такое же и во мне. Так что я спотыкался о каждый камень, а когда сплюнул кровавую слюну, то постарался попасть ему на ногу.
