Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович

А смерч будто камлал в опустевшей фабрике: то клубился, распухая, то свивался жгутом, то раздувался полотнищами-парусами; он взмывал ярким облаком, которое выворачивалось внутри себя пустотелыми огненными фигурами, превращался в парящий над литейным двором покров, колыхался волнами и разваливался на чехарду сполохов. Однако жуткая змеиная пляска демона без всякой причины оборвалась: огонь рухнул в песок литейного двора, подпрыгнул обратно, сцепившись в слепящее, гривастое колесо, и понёсся по опустевшей фабрике, разыскивая хоть кого-нибудь себе в жертву.

Чумпин следил за демоном сквозь щель в дощатой стене каморы.

— Вода! — снова крикнул он.

Теперь Гриша уже понял его.

В щелях стены запылало. Гриша и вогулич дружно метнулись в канал, в ледяную воду. И в тот же миг дверь каморы отшибло. Пламя впёрлось в камору чудовищным пузырём, замерло перед колесом — и рванулось обратно.

Демон никого не нашёл, чтобы сожрать. Но люди были не только внутри фабрики. И демон ручьём скользнул в арку домны и в дыру пробитой лётки. Он вернулся в печь. На разорённой фабрике всё потемнело, только по краю литейного двора, остывая, багрово угасала вытекшая из лётки лужа чугуна. В полумраке сбоку от домны с тупым скрипучим упрямством качались рычаги и двигалась рама мехов с обрывками сгоревшей кожаной перепонки — словно беззубая челюсть бесполезно жевала воздух.

А наверху, на колошниковой площадке домны и на рудоподъёмном мосту, надзиратель Пинягин, подмастерье Паньша и возчики с тачками, ничего не подозревая, ждали сигнала колоколом из фабрики, чтобы начать завалку шихты в колошник. Горящее варево в колодце распара просело вниз, то есть чугун сливали, и вторая труба над сводом лётки густо выдохнула сполохами и паром, но колокол всё не бил. И людей уже щипало морозом.

— Заснули они там, что ли? — проворчал Паньша.

Свет ударил из колошника в железный шатёр сильнее, чем взрыв. Из жерла домны повалили бурлящие огненные клубы, а затем, урча, взметнулся высокий столб пламени. Паньша припал на корточки, а возчики на мосту, заорав, ошалело шарахнулись вспять. Сломав ограду, угловатые тачки с шихтой опрокидывались в тёмное ущелье между плотиной и стеной фабрики.

Ближе всех к колодцу колошника стоял казённый надзиратель Пинягин. Его окутало сияющим, искристым дымом. Он пронзительно заверещал от ужаса и заплясал, размахивая руками, точно отгонял от себя мошкару. А из жерла домны медленно поднялось чудовище с козлиной головой. Оно было слеплено из языков пламени. Уткнувшись рогами в железный шатёр, оно, гневно и неровно вскипая светом, принялось изгибаться и наклоняться, пока не нависло над Пинягиным. Пасть у чудовища раскрылась и наделась на человека — так змея надевается пастью на лягушку. Пинягин превратился в трепыхающуюся тень. А козлоголовый демон выпрямился, сглатывая жертву, и всем своим объёмом провалился обратно в колодец как в прорубь.

Зарево под железным шатром померкло. Демон насытился.

* * * * *

Под утро поднялся ветер, завьюжило, и по улицам понеслись тучи снега, словно Господу надоело и он решил похоронить Невьянск под сугробами.

Акинфий Никитич уже знал от Егорова, что стряслось на доменной фабрике. Он спускался по лестнице с плотины, а Егоров шёл за ним вслед. Акинфий Никитич думал, что никогда в жизни дела не складывались у него так плохо. День назад и Васька был в своём уме, и домна работала, а теперь — всё. И что сломается завтра?.. Никакими усилиями у него не получалось остановить развал жизни. Он подпирал жизнь с одной стороны — и рушилась другая. Акинфий Никитич нутром ощущал, как душа его дрожит от ярости и напряжения. Но срываться нельзя. Только этого дьявол и ждёт.

Возле угла фабрики толпились работные. При виде хозяина они сняли шапки и поклонились. Акинфию Никитичу хотелось их всех убить.

— Прости, — сказал кто-то из работных. — Не совладали со страхом.

— Не было огурства, — добавил стоящий позади Егоров. — Не было.

Огурством назывался побег с работы на барина.

— Ну, ступайте по домам, коли так, — сквозь зубы процедил Акинфий Никитич. — Крещенье пора праздновать, православные.

А что ещё делать с ними? На кой ляд они нужны, если домна умерла?

Работные молча гурьбой двинулись к лестнице на плотину. Акинфий Никитич отвернулся. Он смотрел в перспективу главной заводской улицы. В два ряда тянулись длинные здания фабрик: трубы их торчали как голые, на крышах лежали толстые белые перины, к стенам и запертым воротам нанесло снега. Под ветром клубилась мучная мгла. Тускло светило солнце сквозь дымку. Завод спал. Его молоты и наковальни, горны и машины, водоводы и колёса потихоньку зарастали изморозью. Пурга свистела бесприютно.

Егоров придержал перед Акинфием Никитичем и без того распахнутую створку широкого прохода на доменную фабрику. Акинфий Никитич вошёл в полумрак — сроду здесь не бывало так темно. Воздух искрился залётными снежинками. В глубине помещения вздымалась кирпичная скала доменной печи со страдальчески раззявленной внизу пастью-пещерой.

Акинфий Никитич не заметил, откуда рядом с ним вдруг взялся Гриша Махотин. Лицо у него было в разводьях сажи — Гриша недавно плакал.

— Не мог я нагнать жар, — пожаловался он. — Мехи прожгло…

За плечом у Гриши как призрак виднелся Чумпин.

— Шуртан много бегал, — с уважением сообщил вогулич.

Без мехов нельзя было поддерживать горение угля, чтобы оставшаяся в распаре домны шихта расплавилась, а чугун и железный «сок» сползли бы в горн и через лётку вытекли наружу. После этого домна опустела бы и угасла. А сейчас полурасплавленная шихта застыла в ней «козлом» — огромным комом из недоваренного чугуна пополам с рудой. И растопить «козла» нельзя было никак. Печь поперхнулась им и погибла. Вернее, демон её убил.

— Зато Царь-домна почти готова, — виновато заговорил Гриша Махотин. — Там хлопот всего на чуть-чуть, Акинфий Никитич… Я быстро управлюсь, задую — и к Сретенью снова рабочую печь получишь…

У Акинфия Никитича дёрнулась щека. Не в рабочей печи дело. Дело в том, что ему, Демидову, демон диктует свою волю. Батюшка или Татищев, Бирон или Васька — они просто мешали, а демон рвался повелевать.

Егоров покачал головой, не соглашаясь с Гришей.

В светлом проёме ворот обрисовалась тёмная фигура. Лёгок на помине — на фабрику пришёл сам Татищев. Небось, хотел полюбоваться, какая беда приключилась с Демидовым. С высоты своего роста Акинфий Никитич смерил капитана ненавидящим взглядом, словно предупреждал: берегись!

Татищев снял треуголку и обхлопал её об колено от снега.

— «Козла» посадили? — ухмыльнулся он. — Ломать придётся домну от заплечиков до темпеля. Может, и заново строить, ежели изнутри проедена.

— А то я не знаю, — проскрежетал Акинфий Никитич.

— Земной управы на тебя нет, — сказал Татищев, — вот тебе кара небесная.

Акинфий Никитич катал на скулах желваки.

— За что это? — хрипло спросил он.

— Твои люди Пинягина в колошник спихнули. Оно смертоубийство.

Акинфий Никитич не возразил: всё равно Татищев не поверит.

— Пинягин тебе не солдат — казённая душа, жги его охапками, — Татищев говорил спокойно, будто уже привык и больше не изумлялся злодействам Демидова. — Пинягин — государев человек, обученный заводской науке. Он для надзора за тобою был назначен. А ты его — в печь. Хвалю, Никитин.

Гриша, и без того растерзанный, охнул, ужаснувшись обвинению.

— Поклёп, — веско, но осторожно заметил Егоров. — Поклёп.

Татищев не обратил внимания на слова приказчика.

— Ежели ты меры не ведаешь, Никитин, так и я про неё забуду.

— А то ты её помнил…

— Расплатишься мне за надзирателя. Всё у тебя отниму, что пообещал отнять, и сверх того прихвачу. Терпенье моё лопнуло. Ты моего человека извёл — я твоих людей изведу. Распространю «выгонку» на невьянскую «стаю». Там ведь твои раскольщики прячутся, да? Я щадил тебя, Никитин, и не трогал «стаю», а ныне моему снисхождению конец.