Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович

…Невьяна схватила его за руку и рванула на себя.

Савватий отшатнулся и свалился плечом на твёрдую бланциферную доску. Его будто выбросило волной на безопасный берег моря.

Откуда взялась здесь Невьяна?! Почему она вышла на галдарею?!

Невьяна погладила его по лицу, словно снимала морок.

— Мне надо спешить, мой хороший, — прошептала она.

Ничего больше не объясняя, она осторожно повернулась и, держась за стену, скрылась за углом часовой палатки.

* * * * *

В узелке у Гриши Махотина был горшок с творогом и ломоть от каравая — то, что матушка собрала ему для обеда. На работу сегодня Гриша заступал в полночь. С узелком в руках он направился по плотине к рудоподъёмному мосту. Начиная дело, Гриша хотел для порядка заглянуть в домну сверху, да и вообще проверить, как там справляются рудовозы и подмастерье.

На плотине у въезда на мост и на самом мосту торчали четыре тачки — ящики на колёсах, в которых перевозили шихту, дроблёный уголь и разные добавки. Ящики эти называлось колошами, а жерло печи — колошником. Рудовозы мёрзли в армяках и ворчали на подмастерья: это он их остановил.

— Скоро чугун сливать будут, обождать немного надобно, — пояснил Грише подмастерье Пашка — помощник доменного мастера.

— Правильно, — согласился Гриша. — Молодец, Паньша.

Свежая загрузка вытягивала на себя жар, а при выпуске чугуна жар требовался для поддержания расплава, иначе железный «сок» загустеет в горне и весь не вытечет. Значит, Паньша соображал, как работает печь.

К Грише подошёл и надзиратель Пинягин в казённом мундире.

— Пощёлкал я ваши колоши, Махотин! — злорадно сообщил он.

Надзирателя к домне приставил Татищев. Он давно подозревал, что Демидов занижает количество произведённого чугуна, чтобы не платить лишние подати — их брали с каждого пуда. А узнать, сколько чугуна дала домна, было трудно: не тащить же чугун через весь завод, чтобы взвесить на контаре. И Татищев решил просто посчитать колоши. Одна колоша шихты — это два пуда чугуна. Пинягин караулил у колошника и всё записывал.

— Цельную треть чугуна Демидов утаивает! — Пинягин победно потряс перед носом у Гриши исписанной тетрадкой. — Цельную треть, прохвост!

— Ничего не ведаю, — ответил Гриша. — То хозяина дело, а моё — домна.

Он обогнул Пинягина, прошёл по мосту и ступил на колошниковую площадку, вымощенную чугунными плитами. Железный шатровый теремок над колошником был освещён изнутри — из жерла печи. Оттуда, из жерла, дышало нестерпимым зноем. Гриша снял шапку и наклонился над колодцем.

Кирпичная труба, облицованная изнутри огнеупорным камнем, внизу расширялась в распар — в главную ёмкость. И там, в распаре, шевелилась геенна огненная: сияющая каша из раскалённой и тающей руды, из жидкого чугуна, жидкого шлака — железного «сока», и тлеющего угля. В этой вязкой и комковатой каше медленно всплывали пузыри, поверху проскальзывали струйки лёгкого пламени, искрящимися звёздами внезапно вспыхивали куски сгорающего «мусора» — добавок в расплав. Жар и свет были такой силы, что внутренность домны казалась ангельски розовой. Гриша увидел, что расплав опустился уже на треть высоты печи — пора было пробивать лётку.

По мосту Гриша перебрался от колошника обратно на плотину, побежал к лестнице и по-мальчишечьи резво ссыпался к доменной фабрике. Вдали на башне куранты гулко били полночь — последний перезвон.

Гриша заскочил в казёнку, чтобы надеть кожаный запон — фартук с рукавами, защиту от искр и жгучей «трески». В казёнке Гришу встретил Чумпин. Он уже обжился на фабрике, мастеровые принимали его за своего.

— Голодный? — спросил Гриша. — Творожок хочешь? Матушка дала.

— Нет, — отказался Стёпка. — Все дают Степану еду. Много еды в животе, хватит. Хочу огонь смотреть. Надо работать.

На фабрику явилась новая смена мастеровых, все суетились, и Гриша тоже принял печь от доменщика Васильева. Чумпин топтался рядом.

— Песок на литейку я насыпал, опоки прочертил, — доложил Васильев.

— Видит он, глаза большие в голове, — за Гришу ответил Чумпин. — Иди куда. Мешать нам будешь. Мы сами.

Гришу охватило радостное воодушевление от предстоящего дела. К печи уже грузно шагал горновой в громоздких кожаных доспехах и с ломом в руках, за ним помощник катил тачку с мокрой глиной. Работные выходили на края литейного двора с топорами и клещами на крепких рукоятях; они готовились рубить и растаскивать полосы выпущенного чугуна. Гриша полез в боковую арку печи: он хотел заглянуть в утробу домны через фурму.

Фурмой называлась длинная чугунная воронка, вмурованная в глухую стену арки. Сквозь неё воздух вдували во внутренний объём домны. Из клюва клинчатых мехов в арку торчала долблёная труба — сопло, труба почти утыкалась в горловину фурмы. Взвывая в лад с выдохом огромных мехов, воздух мощным потоком летел из сопла в фурму и дальше в чрево печи.

Гриша выждал момент и сунул голову между соплом и фурмой. Жар пыхнул в лицо. Гриша успел увидеть пылающее варево, прошитое тёмными разводьями, — плавящуюся шихту и горящий уголь. По черноте вниз как жуки ползли огненные капли, их называли «пуговицами», — жидкий чугун. Месиво уже осело до нужного уровня: чугун стёк в горн — в каменный стакан с донышком-лещадью, а сверху скопился железный «сок» — отходы.

Рядом с Гришей тёрся Чумпин.

— Степану дай смотреть! — жадно потребовал он.

Вслед за Гришей он сунулся лицом к фурме и тотчас отпрянул от ужаса.

— Шуртан! — простонал он. — Опять Шуртан пришёл!.. Там он!..

Гриша оторопело подумал, что в распаре домны, в огне, ему тоже только что померещилась козлиная башка, но он не поверил собственным глазам. А теперь сердце сжалось от недоброго предчувствия.

— Не каркай, Стёпка! — оборвал Гриша вогулича.

Он выбрался из арки и решительно взялся за верёвку фабричного колокола. Дзынь! Дзынь! Дзынь! — звон оповещал о выпуске чугуна.

Горновой молча шагнул под свод печи и, горбясь, примерился ломом к лётке — закупоренному отверстию под темпельным камнем. Отверстие вело в горн, заполненный жидким чугуном. Тяжкий удар обрушился на спёкшуюся глину. Глина треснула, отвалились обломки, но лётка ещё не открылась.

Внезапно Чумпин выскочил к литейному двору и закричал:

— Шуртан в чувале!.. Шуртан!.. Бежать надо!..

Работные испуганно оборачивались на вогула.

А горновой его не видел и не слышал. Он снова ударил ломом в лётку.

Лётка сломалась. В глубине трещин блеснуло, и потом вывернулся первый большой кусок. И в тот же миг сквозь пробоину стремительно, будто выстрел, вырвался тонкий и ослепительный поток света.

— Бежать!.. — снова отчаянно взвизгнул Чумпин.

Посреди литейного двора световой поток словно споткнулся, распался кудрявыми стружками и тотчас, вращаясь, начал соединяться в лохматый, сияющий смерч. Наливаясь яркостью и силой, он грозно вздымался посреди фабрики, озаряя самые дальние закоулки и шатёр кровли над стропилами. Смерч крутился на месте, изгибаясь, и косые тени полетели как в хороводе.

Работные кинулись в разные стороны — в распахнутые ворота фабрики, в боковые двери, в укромные закутки. Всем было памятно, как недавно погиб старый доменщик Катырин. А ревущий вихрь, расшвыривая клочья пламени, пока ещё плясал сам по себе, точно упивался обретённой свободой и мощью.

Гриша застыл, поражённый страшным и прекрасным зрелищем — живым столпом из огня. Горячий ветер растрепал его волосы. Но Чумпин бросился на Гришу, обхватил его и потащил куда-то за двигающийся механизм мехов.

— Вода! — тоненько крикнул он.

Огонь боится воды!

Вогулич втолкнул Гришу в колёсную камору у стены фабрики: здесь под широкой струёй, падающей с жёлоба, неспешно вертелось на толстой оси огромное и склизкое водобойное колесо. Вода с его лопастей с плеском падала в неглубокий канал, выложенный кирпичом. Стены каморы сплошь бугристо обледенели от брызг, со стропил свисали ряды неровных сосулек.