Руслан Шабельник - Песнь шаира или хроники Ахдада
- Э-э-э, - Ицхак почесал бороду. - Повелитель, так мне молчать, или отвечать?
- Ах ты, сын шайтана! Клянусь бородой пророка, клянусь памятью моего отца - храбрейшего Нур ад-Дина, еще до того, как муэдзин прокричит призыв к асру, палачу будет работа!
- Не вели казнить!
- Отвечай!
- Я, я продал присутствующему здесь визирь славного города Ахдада наложницу по имени Зарима, обе половинки ее лба походили на молодую луну в месяц шабан, ее нос походил на острие меча, щеки на анемоны, а рот - на печать Шломо, но разве продажа рабов запрещена вашими законами, разве это поступок достойный того, чтобы беспокоить умелого среди умелых Абульхаира - палача светлейшего султана? Да и взял я за нее всего каких-то двенадцать тысяч динаров, разве это цена за розу среди терновника, ароматный персик среди кислых гранатов - прекраснейшую Зариму.
При упоминании двенадцать тысяч, султан скосил черные глаза на визиря.
Абу-ль-Хасан счел за лучшее внимательно рассмотреть носок своей туфли. Правой.
- Значит, ты подтверждаешь свою вину.
- В чем, в чем она? Только лишь в честной сделке! Подтверждаю.
- В том, что товар - порченный!
Страшен повелитель в гневе. Вдвойне страшен, ибо над Ицхаком стоял не только повелитель, но и оскорбленный мужчина. Абу-ль-Хасан возблагодарил Аллаха за то, что тот отвратил от верного раба своего праведный, вкупе с неправедным гнев Шамс ад-Дина. И хотя обещано каждому правоверному браслеты из золота и одеяния из атласа и парчи и возлияния без последствий, и, конечно же, черноокие гурии, Абу-ль-Хасан не торопился вкусить неотвратимых радостей зеленого рая.
- Э-э-э, в смысле порченный?
- Не притворяйся, о презреннейший среди евреев и грязнейший и ничтожнейший из них, облегчи душу, а даже у неверных она есть, признай вину!
- Если признаю, мудрейший среди султанов сменит праведный гнев на милость?
- Нет.
- Тогда какой, э-э-э, смысл, тем более, что - Бог свидетель, а мой бог тоже не жалует лживые языки, в чем вина моя, ведомо мне не больше, чем глухому от рождения о песнях, слепцу о красках мира, безрукому о...
- Ну хватит! Невольница, что ты продал Абу-ль-Хасану, а он подарил мне, оказалась не... не невинной. Чей-то твердый плуг уже вспахал девственное поле!
- Ах, вот оно что! Мудрейший среди султанов льстит несчастному Ицхаку. Если плуг того и был тверд, память о тех далеких и славных годах давно стерлась, затуманенная более свежими и более приличествующими седой старости делами. Как то - вкусная похлебка из жирной баранины, теплое джуббе, запретное для почитающих Аллаха, но такое сладкое вино...
- Казню, сегодня же, до асра.
- Если и это не убеждает узел мира - султана среди султанов Шамс ад-Дина Мухаммада, - затараторил Ицхак, - пусть он вспомнит мою жену, податливую, словно свежезамешанная глина Сарочку. Ужели шахиншах султанов видит в несчастном Ицхаке огонь отваги, способный вызвать неудовольствие диаманта среди жен - Сарочки. А вспаши я, э-э-э, поле молодой наложницы, а хоть и немолодой, Сарочка обидится, ай как обидится. А ее обида, не в обиду будь сказано светлейшему Шамс ад-Дину, не ровня обиде султана Ахдада, как не равны равнинная река и горный ручей.
Шамс ад-Дин Мухаммад задумался и даже почесал красную щеку рукой, правой. Слова, готовые сорваться с губ повелителя правоверных, и хоть это титул халифа, но кто сказал, что в своем городе султан - не халиф, или не амир аль-муаминин, заготовленные слова так и остались на губах, ибо Шамс ад-Дин Мухаммад знал Сарочку. Да и кто ее не знал.
6.
Рассказ о Сарочке - жене Ицхака, о джине и о царе гулей
Жил в городе Ахдаде купец, и звали его Ицхак, и была у него жена по имени Сарочка. Как сказал о ней поэт:
Грузна как бурдюк она с мочою раздувшийся,
И бедра её, как склоны гор возвышаются.
Когда в землях западных кичливо идёт она,
Летит на восток тот вздор, который несёт она.
И в ночь, когда Ицхак вошел к Сарочке (а было это много лет назад), она взяла с него клятву, что он не приведет в дом ни одной женщины, кроме нее. И хоть вера Ицхака запрещала тому клясться, он дал обещание и с той поры ни разу не нарушил его.
Надо сказать, что к шикарным формам Сарочки прилагался более чем скверный характер, и не раз, и не два Ицхак жалел о необдуманно данном обещании. Одно вселяло радость в сердце несчастного еврея - Ицхак, как и его отец, был купцом, вследствие чего много времени проводил вне дома. Одно омрачало светлые дни радости - домой приходилось возвращаться, к тому же приближалась старость, а значит тот день, когда Ицхак не сможет отправиться в очередное путешествие.
В один из дней, возвращаясь из очередного путешествия в соседний город, куда Ицхак ездил взимать долги, жара и усталость одолели еврея. Тогда он присел на берегу пруда и, сунув руку в седельный мешок, начал подкрепляться. Неожиданно Ицхак увидел, как что-то блестит в прибрежном песке. Подойдя, Ицхак увидел, что это кувшин из желтой меди чем-то наполненный, и горлышко его было запечатано свинцом. А Ицхак был купцом из купцов и воскликнул: "Я продам его на рынке медников, он стоит десять динаров золотом!" Потом он подвигал кувшин, и нашёл его тяжёлым, и увидел, что он плотно закрыт, и сказал себе: "Взгляну-ка, что в этом кувшине! Открою его и посмотрю, что в нем есть, а потом продам!" И он вынул нож и старался над свинцом, пока не сорвал его с кувшина, и положил кувшин боком на землю и потряс его, чтобы то, что было в нем, вылилось. Но оттуда не полилось ничего, и еврей до крайности удивился. А потом из кувшина пошёл дым, который поднялся до облаков небесных и пополз по лицу земли, и когда дым вышел целиком, то собрался и сжался, и затрепетал, и сделался джинном с головой в облаках и ногами на земле. И голова его была как купол, руки как вилы, ноги как мачты, рот словно пещера, зубы, точно камни, ноздри как трубы, и глаза как два светильника, и был он мрачный, мерзкий.
И когда Ицхак увидел этого джинна, у него задрожали поджилки и застучали зубы, и высохла слюна, и он не видел перед собой дороги. А джинн, увидя еврея, воскликнул:
- Нет бога, кроме Аллаха, Сулейман - пророк Аллаха! - потом он вскричал, - о пророк Аллаха, не убивай меня! Я не стану больше противиться твоему слову и не ослушаюсь твоего веления!
До крайности удивленный Ицхак сказал ему:
- О джинн, ты говоришь: "Сулейман - пророк Аллаха", а Сулейман уже тысяча восемьсот лет как умер, и мы живём в последние времена перед концом мира. Какова твоя история, и что с тобой случилось, и почему ты вошёл в этот кувшин?
И, услышав слова рыбака, джинн воскликнул:
- Нет бога, кроме Аллаха! Радуйся, о человек!
- Чем же ты меня порадуешь? - спросил еврей.
