Сергей Волков - Затворник
— Так вот, — продолжал Рассветник — из них, злыдней, один сегодня приехал к вам в городище. Приехал в обличии человека, дух которого он убил много дней назад, а в тело вселился. Теперь то же самое он сделал и с твоим младшим братом, вселился в него, а старое обличие, пустое мертвое тело, бросил здесь. Понимаешь?
— Понимаю. — сказал Пила — Теперь понимаю.
Что творилось сейчас у него в голове и в сердце — пером не описать.
У него не было никакого доверия к словам этих людей, свалившихся невесть откуда. Да и говорили они вещи небывалые. Между тем мертвым Краюху Пила не видел, представить, что злая колдовская сила истребила в нем дух и завладела телом — не мог, и смерть брата не могла быть для Пилы чем-то очевидным. Однако человек, с которым Краюха уехал утром, лежал здесь бездыханный с выпученными глазами, по следу его шли вооруженные княжеские люди…
И вдобавок звучало имя Ясноока…
Не оставалось уже сомнения — Краюха вляпался во что-то теперь уже действительно страшное — может быть, даже страшнее, чем подрядиться в провожатые к бенахскому разведчику. Но чем было это что-то…
Ощущение не возможной, а уже случившейся беды, пугали парня вдвое больше прежнего. Незнание и непонимание этой беды увеличило ужас в десять раз. Собственная беспомощность — обессиливала: будь у Пилы возможность как-то все исправить, как угодно, хоть самому сложив голову, он бросился бы, не размышляя. И страх, и тоска по родичу уступили бы место немедленному действию для его спасения. Тогда и задумываться было бы не о чем — руки сами бы взяли бы верх над головой… Но нечего было сделать. От этой бесполезности самого себя, и тело отказывалось двигаться, и разум словно заволокла муть.
И если бы в этот первый миг, вдобавок ко всему несчастью, Пиле пришло бы в голову уже промелькнувшее сегодня ощущение — то которое полностью он почувствует завтра — чувство его собственной вины во всей беде… Тогда рассудок Пилы мог бы и вовсе не устоять…
Смеркалось. Витязи осмотрели как следует окрестности, разожгли костер, сварили в котелке кашу, съели ее с сухарями и с салом, выпили по пол кружки вина и готовились устраиваться на ночь. Пила все это время сидел на одном месте, не проронил ни слова и к еде не притронулся. Сейчас он, также молча, сидел и смотрел на горящий огонь. Ни на что вокруг он не обращал внимания, разве что изредка прихлопывал на шее или на лице особо болючего комара. Не заметил он и как четверо его новых знакомых расположились около костра кружком.
— Эй, парень! Слышишь? — будто от сна одернул его Коршун.
— Что? — тихо сказал Пила.
— Не спи. Сейчас будем обряд совершать.
Слева от Пилы сидел Рассветник, дальше — Вепрь, Клинок, и справа — Коршун. В руках у Рассветника Пила увидел большую, на три четверти наполненную чем-то деревянную кружку. Рассветник держал ее перед собой, бережно обхватив обеими ладонями и заглядывая внутрь. Все наблюдали за ним внимательно и слегка напряженно.
— Начнем. — сказал наконец Рассветник, окинул всех взглядом последний раз, и снова повернувшись к своей кружке, заговорил:
— Человек, живая душа! Ты, неупокоенный, скорбящий, до срока преданный смерти, принужденный скитаться, искать себе пристанища и не найти, пока не истечет время, отпущенное тебе на белом свете! Ты, принужденный бессловно, бесслезно скорбеть о своей гибели! Мы принуждены вместе с тобой скорбеть о твоей гибели. Мы твои братья — по отцу, вечному небу, по матери — сырой земле, по всему человеческому роду! Один отец у нас с тобой, одна мать у нас с тобой, одна печаль у нас с тобой, один враг у нас с тобой! Как мы скорбим о твоей беде, как земля и небо скорбят о твоей беде, так ты опечалься нашей бедой! Встань на нашу защиту, чтобы мы рассчитались за нашу с тобой обиду, за вину перед землей и небом, за вину перед всем нашим родом! Кровью, пролитой без вины, укрой нас от колдовского взора, чтобы твоему врагу, врагу нашему, врагу земли и небес, мы были невидимы, чтобы мы были ему неслышны. Чтобы он нас не слышал, когда будем рядом, и не видел, когда приблизимся к нему. Тогда наш враг ответит и за твои, и за наши обиды, и за всех убитых им, и за всех живых, которых обидел, за вину пред небом и пред землей! В том надейся на нас, а мы на тебя надеемся, как на верного брата!
Сказав так, Рассветник выпил из кружки глоток и передал Вепрю.
— Да будет так! — сказал Вепрь, выпил и передал Клинку
— Да будет так! — повторили то же Клинок и Коршун. Потом Коршун протянул кружку Пиле.
— Скажи, и пей до дна.
— Да будет так…
Приторно-сладкая терпкая едкость окатила Пиле глотку, засвербила, защекотала в ноздрях. Теплом прошла по горлу и растеклась по груди, по животу. Коршун и Клинок поднялись с земли. Рассветник взял у Пилы кружку. Обряд закончился.
— Вино? — спросил Пила.
— Да. Вино и кровь. — ответил ему Вепрь. В речи его звучал сильный говор — странный, совсем незнакомый Пиле.
— Как кровь? Чья?
— Человека, который был для злыдня его телом. Рассветник добыл кровь из жилы мертвого, и добавил кровь к вину. Злыдень убил этого человека давно, а теперь его кровь послужит нам укрытием против колдовского глаза. А теперь, горожанин, будем ложиться ночевать.
После, когда уже стемнело совсем, когда доели остатки ужина и выпили остатки вина, когда решили кому за кем стоять в карауле, и устраивались под плащами и покрывалами, Рассветник сказал:
— Вот что, Пила. Тебе хочешь-не хочешь, а придется завтра ехать с нами.
— Зачем?
— Затем, что твоего брата мы в лицо не знаем, а глаза злыдень заморочить может так, что сам леший его не разберет. Поможешь нам его узнать. Понятно? Теперь спи.
Пила не стал ждать, пока сон сморит его, а лег, закрыл глаза и тут же провалился в черную кромешную тьму без сновидений.
3. ДВА КНЯЗЯ
Проснулся Пила снова от стука. Проснулся, и сообразил, что кругом лес — светлый, холодный и сырой. Что сам он лежит на земле, лицом к уже почти догоревшему костру, вокруг которого был вчера устроен лесной ночлег и свершался обряд. Неподалеку похрапывали лошади. Откуда-то сзади доносились равномерные глухие удары, но поворачиваться, изучать их происхождение не было никакой охоты.
А еще Пила обнаружил, что все вчерашнее происшествие случилось, к его большому сожалению, не во сне а на самом деле. И заваренную накануне кашу ему волей-неволей надо расхлебывать.
Час был последний предрассветный. Сквозь все щели в покрывале и зазоры у земли пробирался холодок, но придвигаться ближе к кострищу было слишком лениво.
Рассветник молча собирал в мешок свои подстилки. Клинок отлучился куда-то. Лежанка Коршуна тоже пустовала. Вепрь, закутанный наглухо от утренней прохлады, сонным взглядом посматривал на дрожащие ушки догорающего костра.
