Ника Созонова - Грань
— Уфф. Точка. На сегодня все!
'Поздравляю'.
— Чтой-то я заскучал по тебе, Тур. Приползай скорее! Тебе там как?..
'Тихо. 'Тихо-тихо в белой спальне. Белый потолок. С потолка глядит печальный, без плечей браток…'
— Ясненько. Пока, Турище! Не скучай.
'И тебе того же'.
2.
Домой возвращался на метро. Теперь это единственный доступный способ передвижения. Наземный транспорт был запрещен много лет назад — как загрязняющий окружающую среду (от которой, к слову сказать, после Катастрофы мало что осталось). Это был формальный повод — на самом деле так было экономичнее: подземка почти не пострадала, а восстановление дорог и улиц требовало огромных средств и рабочих рук.
Наверху был город — полуразрушенный, обезлюдевший на две трети. Целые районы стояли пустые, без жителей, без офисов и магазинов, превращаясь потихоньку в окончательные руины. Многие станции поезд проскакивал без остановок — лишь мелькали за окнами выхваченные вагонным светом обветшалые облицовки из гранита и мрамора. Те, на которых поезд останавливался, выглядели ненамного лучше и освещались лишь в той мере, чтобы можно было разобрать названия станций.
От родителей я знал, что до Катастрофы подземка была гордостью города — просторно, светло, красиво. Но самым комфортным и дорогим видом транспорта была не она, а 'таксо' (или 'такси'?) Жаль, что сейчас нет ничего подобного. Что за прелесть — ехать одному (точнее, с персональным шофером), а не в толпе, раскинувшись на мягком сидении и глядя на проносящиеся за окном пейзажи (то бишь, помойки и руины). Я ездил бы на 'таксо' дважды в день — на работу и обратно. Денег бы хватило — мады неплохо зарабатывают: на уровне биотехнологов и летчиков. Высокий заработок должен защищать нашего брата от искуса брать взятки — ведь за нужный (или, как минимум, не смертельный) диагноз пациент готов отдать последнее. Правда, и наказывают попавшихся на взятках мадов сурово — пожизненным заключением.
Так что денег у меня куча — а тратить их особо не на что. Живи я до Катастрофы, стал бы путешествовать — объездил весь свет или хотя бы полсвета. Но теперь это исключено: даже на поездку в соседний город можно добиться разрешения лишь при очень уважительных обстоятельствах. Да и не ходят во многие города ни поезда, ни пароходы. Самолеты же — транспорт миллионеров… В силу этого, основная часть моих заработанных кровью и потом — а точнее, невидимыми слезами и нервами — денежек идет на покупку старых книг и подарки дочке.
В вагоне было малолюдно и, как всегда, душно. На стенах — яркие постеры с розовыми младенцами. Якобы глядя на них, женщинам захочется рожать, а мужчины станут более сексуально активными. По мне, бессмысленно-пучеглазые физиономии и лоснящиеся попки способны скорее охладить эротический пыл. Особенно отталкивающе смотрелись те, где младенцы резвились в искусственной кислотно-зеленой траве среди пластиковых цветов. Моя Варька такой не была, даже сразу после рождения.
Я уселся с краю, подальше от бальзаковской дамы необъятных размеров, напротив влюбленной парочки, самозабвенно слушавшей что-то из одной пары наушников на двоих. При взгляде на девушку подумалось об Алисе — было мимолетное сходство. Именно мимолетное и слабое, поскольку моя бывшая жена — существо исключительное, ни на кого не похожее.
Я знаю ее давно, чуть ли не всю сознательную жизнь, и за это время она не изменилась — ни на капельку, ни на йоту. Во всяком случае, внутренне. Помню ее школьницей — мы учились в одном классе. Ее отличали длинные черные косы — что было совсем не модно и даже дико. Круглая отличница по всем предметам — таких обычно не любят, и ее не слишком любили, но уважали — за бесстрашие и независимость по отношению к учителям и классным 'авторитетам'. На Курсах мадов, куда мы с ней, не сговариваясь, пошли учиться, распрощавшись со школой, нам велели выбрить виски и часть лба. День она проходила в таком виде, а на следующий явилась обритая наголо. По-моему, то была единственная слабина, допущенная Алисой в жизни. Во всяком случае, единственная из тех, что мне известны. Ей не понравились взгляды, которыми провожают обыватели людей нашей профессии, и с тех пор она стала бриться регулярно.
Иной я ее теперь и представить не могу. И сейчас, когда Алиса приезжает, чтобы подкинуть мне на выходные Варьку, и мы сидим на кухне традиционные двадцать минут за чашкой чая-кофе, она такая же, как в годы учебы. Всегда одна и та же: уверенная в себе, спокойная, рациональная до смерти. На Курсах, как и в школе, все предметы она щелкала как орешки, из любого спора — не горячась, не выкладываясь — выходила победителем. Стопроцентная Ооо. Помогала мне писать рефераты по биологии и физиологии — с этим у меня всегда была напряженка, с необидной усмешкой звала 'романтиком' (что было у нее ругательным словом) и 'книжным мальчонкой'.
Черты лица у Алисы крупные и неправильные. Неправильность еще больше подчеркивается голой головой. Выдающаяся вперед нижняя губа, решительный нос с четко вырезанными ноздрями, тяжелые серые глаза. В ее лице больше мужского, чем женского. Что-то вроде андрогина — идеальная женская фигура и мужское лицо. Когда она сидит, откинувшись в кресле, то напоминает разнежившуюся кошку, гибкую и пластичную. Но стоит ей встать и пойти, как широкий солдатский шаг напрочь отметает само понятие женственности.
Именно ее бесполость, точнее, принадлежность к обоим полам сразу, больше всего возбуждала и завораживала. И еще — 'ледо-пламенность' (так я окрестил про себя самое яркое Алисино качество). При всей рациональности она была на редкость страстной — такой вот парадокс. Но внутренний огонь — укрощенный, подневольный ее железной выдержке, выплескивался в строго определенных руслах: музыка, скорость, брейкбол. Крах-рок, мотоцикл, стадион… Она словно открывала отдушину топки, за которой бушевало пламя, или выпускала струю огнемета: разгонялась на любимом стареньком 'Харлее' до предельной скорости, подскакивая на рытвинах и ямах раздолбанных пригородных дорог, трясла, словно груши, соседей-болельщиков на брейкбольном матче, сопровождая каждый гол своей команды ликующим воплем.
Любимой музыкой Алиса — надо отдать ей должное — наслаждалась в наушниках. В наше время классику или джаз слушают отдельные чудаки — вроде меня — а основная масса балдеет от двух направлений: крах-рок и астро-рок. Помнится, Алиса так объясняла мне, профану, суть того и другого: 'Крах-рок — музыка Катастрофы, танец Шивы — неистовый, всесокрушающий. Тотальный разгром и он же — космический оргазм, понимаешь? Астро-рок — нечто противоположное: Шива выдохся, заснул, и зазвучала тихая космическая колыбельная, напев волоокого Кришны. Расслабуха…' Сама она явно предпочитала разрушение и космический оргазм расслабухе.
