Ника Созонова - Грань
И при всем этом — ни разу на моей памяти не повысила голос, не взволновалась, не взбесилась — ни со мной, ни с Варькой, ни с родственниками, ни с начальством.
Алиса часто сокрушалась, что в нашем мире нет больше таких экстремальных и прекрасных вещей, как прыжки с парашютом и дельтапланы. Еще она курила: по-мужски, трубку. (Когда хотела шокировать окружающих, пускала густые клубы с кашлем и матерком, как старый моряк — нарядившись при этом в элегантное вечернее платье. Но обычно носила джинсы и свитера — чтобы реже заморачиваться с плохой погодой и стиркой.)
Влюбился в нее я еще в школе, лет в тринадцать. Лишь только обрел право украсить паспорт штампом, принялся занудливо предлагать руку и сердце. Алиса бесстрастно отказывала. А потом, помнится, мы с ней напились у меня дома. (Отмечали защиту свеженьких дипломов мадов.) Даже вусмерть пьяной она оставалась самой собой: не менялся ни тембр голоса, ни построение фраз. Лишь слова вытекали медленнее, да движения рук становились расхлябанными и словно смазанными. Тогда-то она и сказала в ответ на мое дежурное предложение:
— Дэн, ты не понимаешь. Я знаю себя, знаю тебя. Я не хочу ломать твою жизнь. Ты же просишь не о том, чтобы жить в одной квартире и вместе ходить по выходным на брейкбол, верно? Ты просишь у меня того, чего я дать не могу. Не могу в принципе — не потому, что плохо к тебе отношусь или хочу дать это кому-то другому. Просто не могу. Не способна. Не за-прог-рам-ми-ро-ван-на на такое.
— Мне плевать. Правда-правда! Я успел хорошо изучить тебя за эти годы и не требую ничего невозможного. Просто хочу засыпать с тобой, а утром, опухшими ото сна и растрепанными, пить вместе кофе. И да, ходить по воскресеньям на брейкбол. Хоть я его и терпеть не могу. Да что угодно, хоть на бой быков! Разве это так сложно осуществить?
— Нет, наверное, не сложно, — она пожала плечами. — Что ж, если ты действительно не просишь ни о чем большем, не требуешь банальной любви и вытекающих из нее пресловутых заботы и ласки, можно хоть завтра отправиться в загс. Только учти: я буду плохой женой. И ещё: ты сбежишь от меня первым.
— Ты это серьезно?!
Она вновь бесстрастно пожала плечами. И отправилась спать, сообщив, что выпито на сегодня достаточно. А я от неожиданного счастья хлебал уже в одиночестве, да так, что потом полночи обнимался с раковиной, словно пытаясь вытошнить свое переполненное радостью сердце.
Вот так мы поженились.
Тур, наш общий однокурсник, был единственным гостем на свадьбе, в недорогой кафешке. (Родителей, ни моих, ни Алисы в ту пору уже не было.) Тамада из Турища вышел никудышный.
— Дураки вы, ребята, — нежно напутствовал он нас, лакая кислое шампанское. — И молодцы. Но дураки больше…
— Only one, — возражала Алиса, хвастаясь своим английским. — Дурак тут в единственном экземпляре.
— А не боитесь? 'ПОтом вышла любовь и зеленой луною взошла…'
А я молчал — от радости слова не рождались. Молчал и пил. Прижигал сигаретой повисшие над столом воздушные шарики — розовые, словно младенцы с постеров…
Алиса оказалась права — как, впрочем, почти во всех случаях жизни. Она оказалась на редкость никудышной женой, и я сбежал первым. Я искал в ней тепла, но за пять лет совместной жизни она заморозила меня до самого спинного мозга.
На брейкбол я выбрался с ней пару раз, как обещал, но больше не смог: не обрел кайфа в слиянии с толпой, приходившей то в отчаянье, то в экстаз — в зависимости от того, в какие ворота влетал желтенький пластмассовый мячик, пущенный чьим-то плечом, головой или тазом.
Общие профессиональные интересы нас не сблизили. Точнее, когда я вечерами делился чем-нибудь остреньким, забавным или загадочным из своих трудовых будней, Алиса слушала внимательно и порой вставляла дельные замечания. Но о своей работе молчала, как партизан в лесу. Будучи самой умной с наших Курсов, она двинулась в науку и, помимо Общего отдела, трудилась в засекреченном НИИ. Темой ее исследований был животрепещущий стык психологии и генной инженерии — что-то связанное с устойчивостью-неустойчивостью психики генных мутантов. Самих мутантов никто пока не видел — они взращивались в атмосфере строгой секретности. Но слухов клубилось немало: о людях-растениях (исключительно прекрасных и утонченных — лишенных тяжеловесной системы пищеварения и выделения, питающихся светом и водой и источающих естественное благоухание), людях-рыбах (будущих освоителях несметных богатств океанов), людях-насекомых (не поддающихся ни описанию, ни осмыслению). Все это меня крайне интриговало, но, как я ни расспрашивал, как ни клялся, что дальше моих ушей секретная информация не пойдет, жена держалась со стойкостью железобетона.
Даже постель, теплое и сладкое средоточие семейной жизни, для нас таковой не стала. Алиса была умелой, хорошо знала теорию, не капризничала и проявляла инициативу, но мне, видимо, требовалась 'искра'. Требовалось то самое пламя, которым она предпочитала гореть в одиночестве: под музыку, под скорость, под страсти болельщика. Я оказался слабаком: не смог вынести, что любимые развлечения вызывали у нее на порядок больше эмоций, чем моя скромная особа.
Единственное, за что я безмерно благодарен своей бывшей жене — так это за дочку. Я люблю её столь сильно и безотчетно, что порой самому странно: откуда во мне, скептичном и рациональном дяденьке, взялась такая жгучая нежность? Для меня это самое чудесное создание на свете. Но даже это смешное искристое чудо не смогло удержать нас вместе. Алису, впрочем, нельзя назвать плохой матерью: она заботится о Варежке и по-своему любит. Ее потрясающая безэмоциональность — никогда не только не шлепнет, но даже не повысит голос — в чем-то на пользу: никто не треплет ребенку нервы.
Больше того, у нее оказалось выдающееся чувство долго: родив Варьку, Алиса ни разу не села за руль своего 'Харлея', объяснив, что в ответе теперь не только за свою жизнь. Обшарпанный ее конь с тех пор загромождает прихожую — рука не поднимается продавать, — а из трех китов эмоционального буйства осталась лишь пара: стадион и музыка. Будучи беременной, она отказалась от никотина — стала набивать трубку ('курку', как говорила двухлетняя Варька) ароматной травой. Не жалела денег — ни на качественную одежду ребенку, ни на фрукты-йогурты, ни на нянь. Подбором нянь, правда, занимался я: выбирал из тех, кто проходил проверку в Общем отделе и, по словам 'ведущих', отличался добротой и умением рассказывать сказки.
К новости о том, что я хочу с ней разойтись, жена отнеслась так же индифферентно, как и к нашей свадьбе. Когда я спросил (втайне замирая от страха), не будет ли она против моих свиданий с Варькой, Алиса даже слегка удивилась: 'Конечно, о чем разговор? Если хочешь, могу на каждый выходной привозить ее к тебе'.
