Евгений Малинин - Драконья любовь, или Дело полумертвой царевны
Я, конечно, посмотрел на хозяина и вижу он длинной вилкой, на которой надет жирный кусок мяса, тычет в сторону угла, в котором и в самом деле дверка виднеется. Ну, я конечно шагнул к дверке, однако так просто уйти, не объяснившись с человеком, который назвал меня… этим… вьюношей неразумным, мне показалось неверным. Ну и культурно так, как на курсах учили, я и говорю:
– Спасибо вам, конечно, за подсказку, а только, гражданин, я вам не вьюноша, и тем более не неразумный, а старший лейтенант милиции, старший оперуполномоченный и представитель власти! Так что извольте обращаться ко мне в соответствии со званием и с занимаемой должностью!..
А сзади Хрипатый самым хамским образом и заявляет:
– Вали отсюда, опер… у… этот… моченный… тебе показали куда!
Это уж, сами понимаете, откровенное хамство! Но если б это хамство касалось только до меня лично, я бы конечно может быть и промолчал бы… наплевал бы и растер бы, однако этот Хрипатый нагло унизил мою должность и плюнул, можно сказать, на погоны офицера. Поэтому я повернулся к этим двоим оборванцам и культурно так отвечаю:
– А тебе, оборвыш блохастый, светит год колонии общего режима за оскорбление представителя власти! Только вначале я тебя суну в обезьянник и научу чистить парашу… языком, чтоб знал, как его распускать!..
Рожа Хрипатого растянулась усмешечкой:
– Я не знаю, куда ты собираешься меня сунуть, а вот я тебе сейчас суну… а потом высуну и еще раз суну… да мой товарищ добавит… и мы посмотрим у кого из нас язык длиннее распустится!..
И с этими некультурными словами он достает из своих лохмотьев два ножика. Симпатичные такие ножики, лезвия сантиметров по тридцать-сорок и, главное все разрисованные, как будто по ним… ну… по лезвиям, морозом ударило. Я прям этими ножиками залюбовался. А вот товарищ его, тот, который все молчал, тот вытащил на свет божий тесак такой здоровенный, видимо, тяжелый и, что характерно, совершенно грязный.
«Ну… – думаю, – …совсем шпана оборзела, с таким железом по кабакам шляться!! Видимо, – думаю, – здешний участковый совсем мышей не ловит, раз у него такая рвань коричневая на органы милиции с ножами кидается!!»
А эти двое спокойненько так расходятся в стороны, чтобы, значит, с двух сторон на меня кинуться. И хозяин этой забегаловки что-то притих! «Ой, – думаю, – не к добру он притих!»
Поворачиваюсь это я к стойке, а эта морда ленивая, что за стойкой только что меня презирала, держит в руках какую-то двузубую… пику на длинной такой ручке, ну, метра в полтора, и как раз собирается этой пикой ткнуть меня, похоже под лопатку.
Ну я, конечно, вилку-то правой рукой перехватил, да и нажал, а хозяин уперся, что есть мочи, аж морда у него пятнами пошла! А я возьми да и на себе дерни, тут он в стойку мордой и ткнулся, только зубы лязгнули, да так, будто зубы эти у него все сплошь вставные и из стали, из хромированной. Вилка-то в моих руках осталась, так что, когда Хрипатый ко мне кинулся, я ему аккурат этой двузубой вилкой в пузо и уперся. Он заверещал, руками замахал, а дружок его с другой стороны со своим запачканным тесаком наваливается. Да только я вилку свою дернул из Хрипатого и дружку его тупым концом ручки аккурат в лоб заехал… Культурно так заехал, ручка хорошая, тяжелая была. Игру знаете – бильярд называется, так вот когда я по лбу ему попал, звук получился точно такой, как на бильярде.
Этот, правда, не орал… Даже не ойкнул, просто шмякнулся на спину, два раза коленками дернул и все… больше не шевелился. А Хрипатый один ножик бросил, руку свободную под лохмотья свои запихнул, хрипит так страшно, и со вторым ножиком наперевес шевелится в мою сторону. Я тогда ручку у своей вилки перехватил на две руки, ну и с разворота пустым концом ручки справа ему вмазал по черепушке. Аккурат около глаза пришлось. Ну, конечно, хрустнуло что-то, я уж было испугался, что вилка моя, ан, нет – черепушка его! Хрипатый хрюкнул… коротко так, и тоже мордой в пол.
Тут я поворачиваюсь к хозяину этого притона, а у того над стойкой одна морда разбитая торчит, и глазами хлопает. Я ему и говорю:
– Что ж, – говорю, – морда ты кабацкая, отрыжка первичного капитализьма и пережиток перестройки, на друга своих друзей руки тянешь?!! Меня к тебе товарищ Первецкий, можно сказать, по дружбе кинул, а ты на меня с вилкой?!! Да ты хоть знаешь, кто я такой?!!
Эта жаба ленивая разлепляет свою пасть окровавленную и хрипит:
– Гад первецкий твой Первецкий!! Вторецкий обещал подождать еще две недели, а Первецкий тебя прислал!! На вот, забирай, и делай со мной что хошь, только все равно сейчас у меня ничего больше, кроме этих двенадцати червонцев, нет!!!
И выкладывает на стойку кучку желтых кругляшей.
Я сперва не понял, что он такое вытворяет, а потом меня вдруг толкнуло – это он, похоже, должок Первецкому зажал, а теперь решил, что я прибыл должок тот с него выбивать. Ну что ж, думаю, деньги нам вполне могут понадобиться, а этот гад кабацкий пусть сам потом с Первецким разбирается – расписку царапать ему я не намерен, а ущерб и беспокойство мне причиненные он должен компенсировать!
– Ладно, – говорю, – морда кабацкая, считай, ты меня успокоил… пока! Только ножики у твоего дружка я тоже заберу, нечего ему с ножиками по населенному пункту перемещаться, порежется еще!..
Подобрал я оба ножика, ручки у них отличные, из рога, похоже, и утяжеленные, прицепил их к своей походной курточке, у меня там на подкладке как раз подходящие петельки сделаны, вилку поудобнее ухватил, и к стойке! Морда за стойкой аж посинела вся, видимо решила, что я его кончать собираюсь.
– Не бойсь, – говорю, – я же сказал, что пока ты меня успокоил.
Сгреб я монетки со стойки и культурно так спрашиваю:
– А скажи-ка, как мне до Свиного рынка добраться?!
– Так мы ж и так на Свином рынке… – прохрипела морда, и смотрю, синь с нее спала и снова она стала розоветь – успокаивается, стало быть, мироед кабацкий.
– А где мне головной ряд искать?.. – Доброжелательно так интересуюсь я.
– Выйдешь в дверь… – морда скосила глаза в направлении той самой дверки, из-за которой весь сыр-бор тут у нас разгорелся, – …и пойдешь влево, пока ряд не кончится, потом свернешь направо, и до последнего пролета. Это и будет головной ряд, там головы свиные продают…
– Знаю я, что там продают! – Оборвал я его пустую болтовню и чинно так к дверям топаю. А он мне во след хрипит:
– Передай Первецкому, чтоб он больше ко мне не выходил! Дел я с ним больше иметь не хочу.
Открыл я дверь, остановился на пороге и отвечаю:
– Это ты сам при случае Первецкому скажешь, а мне туда-сюда бегать недосуг, дела у меня.
И дверку аккуратно так прикрыл.
А снаружи лавки выстроились в два ряда и проход между ними узенький, а народу толкается – толпа! Двинулся я, как было сказано, влево, читаю вывески – «Лучшая свиная требуха из Лавандии», «Требушиные деликатесы из Гурмандии и Дольши», «Отечественная требуха – лучшая требуха в мире!», «Подкрепись копченой требухой – мордой будешь очень неплохой», «Требуха моченая, копченая, соленая, подвяленная, подкисленная, в уксусе и отваре папоротника, в змеином молоке, слоеная под гнетом, на пару, обезжиренная, в живой воде», «Парная требуха вынимается и обрабатывается у покупателя на глазах»…
