Александра Лисина - Белые ночи
Бергол только вздохнул, подсчитавая убытки, но вслух сетовать не стал — главное, что люди уцелели. В том числе, его маленький внук и очаровательная невестка. А это уже было немало.
Купец хмуро покосился на свежевырытые могилы, на которые уставшие воины натаскали крупных речных валунов, и быстро отвернулся.
— Все, уходим. Остальное потом.
Затем также мрачно проследил за спешно перекладываемым товаром из двух разбитых телег, с непроницаемым лицом велел выбросить часть испорченных тканей, оставил на берегу немалую лужу протекшего масла, недовольно пожевал губами, но все-таки принял трудное решение и не поддался извечной купеческой жадности — взял с собой ровно столько, сколько могли без ущерба тянуть оставшиеся кони. И это было мудро — выносливых и могучих тяжеловозов в караване осталось всего восемь, телег тоже убавилось, но перегружать сверх имеющегося уцелевшие повозки было неразумно, потому что потерять лошадей значило потерять все остальное. А дорога в Приграничье неблизкая, трудная, не всегда хорошая. Если от изнеможения падут кони… или ногу подвернут… или надорвутся на холмистых землях… или не сумеют дотащить повозки до места… то лучше было не затевать этот поход — пользы от него никакой. Да и самому легко сложить голову, оставшись в безлюдных землях без единственного средства передвижения. Нет, конечно, всегда можно впрячь в телеги осиротевших скакунов погибших, но то были кони легкие, быстрые и абсолютно непривыкшие к неблагодарному труду тяжеловоза. Ну, протянут они с неделю, ну, выручат его ненадолго, а потом все равно выбьются из сил, и придется бросить не только их, но и товар, который просто не на ком станет везти.
Так стоит ли рисковать?
Брегол снова вздохнул и, молча простившись с погибшими, велел трогаться, оставив немалую часть добра валяться на земле, а бесхозных скакунов использовав в качестве вьючных и запасных. В конце концов, потом тоже продаст и этим хоть частично окупит затраты. Главное, что сам жив, да людей сберег, а остальное наверстается. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через год. Коли силы есть, то и Двуединый не оставит своей милостью, коли сам сумел выжить, то и горевать об убытках кощунственно. Лучше возблагодарить Его и принять Его волю, как благо, потому что все могло сложиться совсем иначе.
От предложенного коня я благоразумно отказалась. Лестно, конечно, заполучить в качестве благодарности крепкого, выносливого скакуна, готового к дальней дороге, тем более что я сама не раз подумывала о том, чтобы поберечь свои ноги. Но сомнительное удовольствие трястись в неудобном седле целый день, да после бессонной ночи, да с моими-то невысокими ездовыми качествами, как-то не вдохновляло. Да еще тогда, когда есть возможность путешествовать с гораздо большим комфортом. Я не ханжа, не думайте, я просто реально смотрю на вещи и прекрасно понимаю, что совершенно не готова к полноценному дневному переходу на конской спине. Просто потому, что никогда прежде этим не занималась. Все-таки я городской житель. Коня, конечно, вижу не впервой, из седла по пути не вывалюсь, но до заправского наездника мне еще ой, как далеко.
Да, трясущаяся и нещадно дребезжащая телега мало подходит под определение «комфортного экипажа», но все же это лучше, чем потом мучиться от кровавых мозолей в самых неудобных местах. И потом со стонами думать, как устроиться на ночь, когда болят не только ноги, но и зад, и спина, и вообще все, что только можно.
Поэтому, недолго поразмыслив, я предпочла залезть в повозку и составить компанию раненым, за которыми все равно надо кому-то присматривать. Таковых, как выяснилось, было двое — наспех перевязанный мужчина в окровавленной рубахе и тяжело дышащий, совсем молодой еще возница с широкой раной на груди, которую кто-то милосердно закрыл чистыми тряпицами. Я только раз взглянула на пузырящуюся кровь в уголках его рта, неподвижно застывшие глаза, смертельно бледное лицо, и мигом поняла: не жилец. Хорошо, если до следующего утра дотянет — кажется, чужой меч проткнул легкое, а на пустой дороге, где до ближайшего мага, по меньшей мере, неделя пути, было не на что рассчитывать.
Жаль. Парнишка оказался красивым — с тонкими чертами лица, с приятным обводом губ, которые сейчас потрескались и покрылись запекшейся кровью. Глаза очень темные, глубокие, как лесные озера, но уже постепенно мутнеющие. Ресницы длинные, пушистые, как у юной девушки… действительно, жаль. Одно хорошо: в себя он так и не пришел, а потому не чувствовал боли и не обращал внимания на нещадную тряску, от которой лучше ему точно не становилось.
— Не повезло Воронцу, — хрипло подтвердил второй раненый, неловко подтянув к груди перевязанную руку. — Не успел увернуться. А теперь, вот, ждет встречи с Двуединым.
Я молча кивнула.
— Вода есть?
Я так же молча протянула флягу и без особого интереса проследила за тем, как задвигался его острый кадык. Незнакомец оказался русоволос, кареглаз, с тонкими губами и упрямо выдвинутым вперед подбородком, выдающим характер. Гладко выбритый, широкоплечий и собранный, как всякий закаленный воин. Не слишком молод, не слишком стар, но при том он неуловимо походил на виденного мной Велиха. Только заметно старше и резче. На вид довольно приятный, если, конечно, не обращать внимания на излишнюю жесткость черт и цепкий взгляд хищно прищуренных глаз, который не отрывался от меня ни миг все то время, пока он жадно пил холодную воду.
— Благодарю, — кивнул воин, возвращая полупустую посудину.
Я снова промолчала.
— А ты не очень-то разговорчивая…
— Какая есть.
Он тихо хмыкнул и без всякого стеснения занялся детальным изучением моего лица. Шевелиться пока не спешил — мешала сломанная рука и жестоко изрубленное бедро, на наружной поверхности которого даже сквозь умело наложенную повязку проступила свежая кровь. Судя по ее количеству и цвету, ему еще здорово повезло: похоже, чужое лезвие слегка зацепило кость и перерубило главные мышцы. Важную жилу, разумеется, не задело, иначе он не сидел бы тут, таращась на меня, а остался бы у озера, в свежей могилке у пышного ельника. Выкарабкается, конечно, потому что здоровый, как лось. Но подрубило его славно: хромота на всю оставшуюся жизнь точно обеспечена.
Ничуть не обидевшись на его бесцеремонность (да пускай смотрит, не жалко), я наклонилась над возницей и смочила сухие губы оставшейся водой. А когда он неслышно застонал, осторожно приподняла укрывавший его до подбородка плащ. Иррово пламя! Скверно-то как! Чья-то добрая рука проткнула парня насквозь, едва не задев сердце. Как он еще держался — уму непостижимо! Но ведь держался! Каким-то образом жил, боролся, метался в бреду, но все еще сопротивлялся смерти. Да только зря это — не надо быть великим лекарем, чтобы сообразить: от такой раны ему уже не оправиться.
