Мария Теплинская - Дядька
— Игры, однако, у вас! — хмыкнул Горюнец. — Ну-ну, дальше?
— Вот и я то же говорю: не дело это, когда всем гуртом да на одного! — продолжал Саня. — Вирыська-то догадалась, сразу до дому побежала, а вот она, — он кивнул на Леську, — застыла, як неживая. В нее снежки мечут, а она столбом стоит, лицо только руками закрыла.
— Но Вирыська-то, Вирыська! — перебил молчавший до сих пор Андрейка. — Как она по сугробам-то сиганула, чисто курка пуганая!
— Ладно, про Вирыську потом, — остановил Горюнец. — С Митранькой-то что было?
— А вот тут Митрась ваш и подскочил к нему сзади, да как поддаст ногой! Я сам спужался до полусмерти: как же он на здорового такого пошел… Ну, Панька тут обернулся, а Митрась его промеж ног коленом! Ну, тот, ясное дело, ухватил его и давай по морде лупить… Слава Богу, обошлось еще; я-то думал — вовсе убьет…
От этих слов Янка невольно вздрогнул и на миг как будто застыл. Леська заметила, как по его лицу словно бы промелькнуло облачко, а сам он увидел, как перед глазами тревожно мелькнул и растаял зловещий огонь свечи-громницы.
— Обошлось… — как зачарованный, повторил он вслед за Санькой. — Обошлось…
— Аленка потом еще сякерой на него замахнулась, — подхватил Андрейка. — У того Панаса аж коленки затряслись с перепугу, хотя с чего бы: из рук выбить запросто мог бы…
— Так и ушел? — спросил Горюнец.
— А что ему оставалось? — пожал плечами Санька. — Играть с ним все равно мы бы уж не стали, а сякеру Аленкину отнимать — так себе дороже: вдруг да и вправду ему в лоб засветит!
— И засветила бы, не пожалела! — подала голос Леська. — Вот, ей-Богу, не пожалела бы!
— Да я верю, — усмехнулся Андрейка. — Скорее пастух пожалеет волка, чем ты Панаса. Только вот силенок против него у тебя все же не достанет.
— Ничего, у меня достанет, — заверил Янка. — Ну, погодь ты у меня, Панасе, я-то не стара баба, не погляжу, что юродивый!
Голос его теперь звучал почти весело, и Леська вновь подивилась той внезапной перемене, что вдруг случилась с ее другом. Вроде бы ничего и не произошло, но как будто растаял у него в груди ледяной черный ком.
Словам Горюнца Андрейка поверил, но при этом опасливо усомнился, не будет ли у них и в самом деле из-за того Паньки неприятностей с Островичами.
— Не будет, — заверил Горюнец. — Там про него давно и думать забыли.
Виринка явилась за своими салазками не скоро — ближе к вечеру, когда уже и хлопцы давно разошлись, и даже Леська, что задержалась в Горюнцовой хате дольше всех, тоже ушла домой.
Несомненно, Виринка уже разведала о том, что произошло возле околицы, и теперь ей, наверное, было все же стыдно за свое поведение. Во всяком случае, встречаться с человеком, чей приемыш пострадал в драке, храбро защищая ее подругу, которую сама она трусливо бросила, ей никак не хотелось.
Горюнец наблюдал из окна, как она топчется и переминается за калиткой, не смея войти, однако не торопился выходить на крыльцо, как выходил навстречу любому гостю, а продолжал стоять, выжидая, с презрительной усмешкой на губах.
Наконец, махнув рукой, направился в сени; было слышно из хаты, как он распахнул дверь на двор.
— Ну что стоишь, не заходишь? — окликнул он с крыльца долгожданную гостью. — Аль пятки примерзли? Давеча-то они у тебя не то что не примерзали — горели!
— Да я… — замялась Виринка.
— Вон твой хворост, за пряслом, — перебил Горюнец уже совсем другим тоном, отчужденно-резким, с оттенком холодной брезгливости. — Забирай его да ступай, чтоб глаза мои тебя не видели!
Митрась наблюдал из окна, как Виринка, спотыкаясь, побрела прочь, потягивая за собой злополучные свои салазки. Горюнец наглухо закрыл входную дверь, вернулся в хату и, взяв Митрася за плечи, осторожно, но решительно развернул его к себе лицом.
— Промеж ног никогда не бей, — произнес дядька, спокойно и твердо глядя мальчишке в глаза. — Туда еще попасть надо; это и взрослому не всегда легко, а уж тебе и подавно: ты, уж прости, еще росточком мелковат, колено высоко задирать приходится. А коли верно не попадешь — так и толку не будет, только разозлишь его еще хуже. А бей лучше по ноге, в колено или пониже — вот этим местом! — он поставил на лавку свою немаленькую ножку в остроносом берестянике и провел ладонью по внешнему краю стопы. Да и то, погляди сперва, как он обут: коли босиком али в сапогах, то бей смело, а коли в онучах, как мы с тобой — тогда только в колено, бо тряпки удар мягчат. Разумеешь?
Митрась кивнул.
— Теперь гляди сюда, — дядька закатал рукав, обнажая перед ним худощавую сильную руку с тугими жилами и совсем нешироким запястьем. Зато уж ладонь у него была — настоящая крестьянская мужская ладонь: крупная, широкая, с каменистыми шершавыми буграми мозолей и длинными ухватистыми пальцами. И эта самая ладонь на глазах у растерянного Митрася свернулась в сухой, но грозный кулак с выступающими острыми косточками.
Тот снова кивнул.
— Теперь сложи сам, — велел дядька.
Митрась послушно свернул кулачок, показавшийся ему рядом с дядькиным совсем крошечным и жалким. Горюнец покачал головой:
— Так нельзя. Гляди, как у меня палец лежит, — он указал на свой большой палец, крепко прижатый к остальным. — А у тебя как? Кверху задирается! Торчать ничего не должно.
Митрась попробовал прижать палец так, как показывал дядька.
— Неудобно, — пожаловался он.
— Ну так что же, что неудобно? — усмехнулся Горюнец. — Учись, терпи. Давай-давай!
Наконец Митрасю удалось подвернуть палец, как положено, однако дядька все равно остался недоволен.
— А другие все пальцы, — продолжал он учить, — ровно должны лежать. А у тебя они вон как горбатятся!
Немало времени и усилий пришлось потратить бедному хлопцу, чтобы его кулачишко принял-таки требуемый вид.
— Ладно, сойдет! — сжалился наконец дядька, давая, однако, понять, что Митранькин кулак все равно еще далек от совершенства. — Теперь попробуй ударить.
— Куда? — не понял Митрась. — По столу, что ли?
— Как можно по столу: то ладонь Божья! — возмутился дядька. — Меня бей, вот сюда.
Он хлопнул себя по руке, повыше локтя.
Явно нехотя, не смея решиться на подобную дерзость, Митрась ткнул дядьку кулаком в плечо.
— Ну кто так бьет! — вновь нахмурился Горюнец. — Тычешь кулаком, что котенок рыльцем, кто ж так делает? Гляди, как надо!
Коротко и резко дядька двинул его кулаком в плечо — не сильно, но чувствительно.
— Ого! — оценил Митрась.
— Вот то-то, что «ого»! А ты возишь, ровно клопа давишь, ей-Богу! — он снова ткнул мальчишку кулаком: примерно с тем же усилием, но не резко, а плавно, словно вдвигаясь в худенькое плечико. — Ну что, чуешь разницу?
