Мария Теплинская - Дядька
— Леська, ты погляди, какая валежина здоровая из-под снега торчит! — вдруг закричала Виринка. — Чур, моя!
— Добре, пускай будет твоя, — миролюбиво согласилась Леська. — Мы много еще наберем. Да и тут — погляди, еще сколько…
Подружки быстро накололи и увязали сушняк; помогая друг другу, взгромоздили его на салазки.
— Ну, хватит покамест, — Виринка хлопнула большими, не по росту, рукавицами, любуясь плотными тугими вязанками, уложенными на санях. — Потом еще сюда вернемся.
Подружки взялись за веревки, дружно поволокли свои возы, оставляя за ними рыхлые борозды от деревянных полозьев.
— Вирысю! У тебя ноги не промокли? — окликнула Леська.
— Да нет вроде. А у тебя что — промокли.
— Есть малость — в сугроб попала. Ничего, придем до дому, я и ноги, и валенки свои просушу. Идем скорей!
Девчонки пошли было быстрее, но скоро опять сбились на прежний шаг: устали тащить тяжелые возы с налипшим на полозья снегом.
— Ох! — вздохнула Леська. — Опять Савка на меня ворчать будет, что долго ходила. Жду не дождусь, как он в извоз уйдет. То-то я вольно вздохну!
— Он у тебя со святой Катерины уходит? — спросила Виринка.
— Ну да, как и все. А он все покоя мне не дает, будто я без него воды не принесу да хату не вымету.
— Не любишь его? — сочувственно поглядела подружка.
— Ну почему же — люблю, конечно… Да только надоел он мне хуже горькой редьки: это сделай, да то не забудь, да шевелись быстрей, да помалкивай!.. Да ну его, в самом-то деле, совсем житья не стало!
— А старики твои что говорят?
— Старики-то? Да по-первам все молчали да ухмылялись, а теперь все чаще его осаживают: полегче, мол, налегай!
— А он?
— Одно твердит: нельзя Аленке воли давать, не то вконец обленится да от рук отобьется! И не всегда ведь он таким был, только вот с весны накатило с чего-то… А прежде в упор не видел, будто и нет меня. А эта блажь у него знаешь, с какой поры началась? Да, верно, холодно еще тогда было, снег едва сошел. Это когда я на гостинец вечерами бегала — Яся дожидать.
— Ну, не нравится ему, значит, что ты к Ясю так тянешься. Да и я тебе скажу: не к добру все это.
— И ты туда же? У всех у вас одно на уме, я вижу! Да ты погляди, сколько мне годов, и сколько ему: что тут и быть-то может?
— А здесь годы и не помеха. Ты Анельку вспомни, войтову дочку из Ольшан. Первой невестой в застянке была, женихов любых могла выбирать. Так нет же… Вдовец один глаз на нее положил, сам гол як сокол, зато детей четверо, да и годов ему, кстати, было уж добрых тридцать. Подваливал он сперва и по-доброму Анельку сватать, да те, не будь глупы, черной похлебки ему подали. Так он, подлец, девку однажды подкараулил, да и затянул ее на гумно — вот и все дела! Войт с сыновьями, конечно, бока ему намяли потом за такое дело, да что с того толку? Женихи все от нее отказались — шляхта ведь, они там все с гонором, даже знать не хотят, что девка и не виновата вовсе… Словом, одно только и оставалось, что за того вдовца ее замуж выдать. С тобой бы, гляди, того не было!
— Да ты что! — ахнула Леська. — Нешто он может…
— Кто его знает? Молодой, кровь горячая, а ну как в голову ударит? А уж как он глядит на тебя, едва ты отвернешься — даже у меня сердце мрет… Это тебе все невдомек, а я-то вижу! И на кого ты сама глядишь, тоже вижу. И что ты нашла в том паниче, ума не приложу! Хлопец как хлопец, полно кругом таких.
— Данила? — задумалась Леська. Далеким, неуловимым сделался ее взгляд. — Нет, Вирысю, не такой он, как другие… Есть что-то в нем такое особенное… в глазах… Нет, не зразуметь тебе…
— Знаешь, Лесю, — обиделась Виринка. — Сдается мне, что давно я все про тебя зразумела…
Однако понимала Виринка далеко не все. Вернее даже сказать, она совсем не понимала подругу. Сколько хлопцев кругом — почему Леська выбрала именно этого? На Виринкин взгляд — самый что ни на есть обычный, серенький — ни красоты в нем особой нет, ни повадки. Песен не поет, на скрипке не играет, как братья Луцуки, все больше сидит возле стенки и молчит — двух слов из него не вытянешь. Да и глаза у него тоже — не Бог весть что: ну, серые, ну, прозрачные, у каждого второго такие! То ли дело у Янки очи — что барвинок весной…
Тем временем они уже выходили на широкую равнину, со всех сторон окруженную лесом, где раскинулась их Длымь — большая, вольная, словно птица, развернувшая крылья. Больше ста дворов у Длыми — из нескольких деревень стеклись в нее люди двести с лишним лет тому назад, когда тогдашний владелец тех деревень в припадке необъяснимого ужаса спалил все бумаги, подтверждавшие его власть над теми людьми, и навсегда отрекся от этого проклятого племени. И был тот шляхтич далеким предком нынешнего пана Любича.
Неподалеку от околицы, ближе к лесу, дети играли в снежки. Мелькали, взмахивая руками, их легкие верткие фигурки, разлетались звонкие крики. Среди ребятишек метался хлопец выше других почти двумя головами, ловкий и сильный. Его снежки летели дальше всех, а низкий, уже мужской голос перекрывал все остальные. Конечно, Леська узнала этот голос, а подойдя ближе, разглядела и серую кучму, сбитую на затылок, и мелкие темные кудри, клубящиеся из-под этой кучмы. «Апанас!» — вздрогнула она. Дело принимало совсем нежелательный оборот: увидев Леську, он не упустит случая обстрелять ее снежками, а пройти мимо незамеченной было бы и вовсе невозможно.
Меж тем Апанас, этот великовозрастный дылда среди мальцов, ловко увертывался от летевших в него снежков, подаваясь в стороны узким гибким телом, и при этом успевал лепить твердые, больно бьющие снаряды, которые с мальчишеским азартом метал в своих противников, целя при этом в голову и в лицо. На его облегающем стан полушубке круглых белых меток было не в пример меньше, чем у других.
Тут он наконец увидел тащивших салазки девчонок и громко оповестил:
— Ой, хлопцы, глядите, оглобля пришла! — и тут же запустил в нее плотно сбитым снежным ядром, приготовленным для мальчишек.
Весь снежный огонь тут же сосредоточился на Леське, на ее сером платке. Она попыталась было, не обращая на них внимания, идти дальше, однако налетевший со стороны град снарядов едва не сбил ее с ног.
— Виринка! Вирысю, остановись! — безнадежно крикнула она вслед убегавшей подруге, призывая ее на помощь. Но Виринка и не подумала останавливаться; бросил свои салазки, она поспешно карабкалась по сугробам к своей хате, пользуясь тем, что целью была выбрана Леська, а ее как будто даже и не заметили. Не хватало еще — под снежный град соваться, нашла дурочку! Еще зубы повыбьют…
А снаряды все летели и летели в несчастную Леську; со свистом проносились они мимо ее висков, больно лупили по голове, по рукам, которыми она закрыла лицо от ударов. От жгучей обиды, что вся эта орда набросилась на нее на одну, что подруга трусливо сбежала, Леська заплакала. Слезы медленно текли по щекам, мочили прижатые к лицу грубые рукавицы, от чего те казались еще более жесткими и сильнее царапали щеки.
