Макс Далин - Берег Стикса
Света не слушала. Она дорвалась. Лариса дала ей уложить свои волосы, терпела и думала, что Света, вероятно, в детстве обожала причёсывать и одевать кукол, а теперь ей этого не хватает. Ишь старается…
— Светик, ты, наверное, ребёнка хочешь, — пробормотала Лариса, трогая пальцем завитую прядь, о которой хотелось сказать «локон страсти». — Девочку. А?
Света уронила расчёску.
— Уже! Сейчас! В гробу я видела всех этих детей, пелёнки и прочую муру! Да ещё рожать, расплыться в корову — спасибо! Я ещё и не жила как следует, а ты мне про хомут… нет уж… Ну всё, теперь на тебя смотреть можно.
Лариса посмотрела. Из зеркала на неё взглянула гламурная дива с выражением усталой томности. Этакая пресыщенная фифа… брр! Вышитые джинсы тесноваты и сидят, как нарисованные. Блузка ещё школьных лет, натянулась и обтянула. Секс-бомба. Господи, запретить оружие массового уничтожения!
Но ладно. Пусть будет. Сегодня мы морально разлагаемся.
Вечер был чудесен, вечер был невинен и свеж, фонари разбавляли своим горячим золотом его ультрамариновые чернила. Его запах, запах предощущения весны, воды, рождающейся из снега, набухших в ожидании почек, запах сырого ветра, грубовато-нежного, как нечаянный поцелуй, вздёрнул Ларисины нервы и вызвал беспричинную радость. Но радость потускнела в метро, которое напомнило сегодняшний ночной кошмар, а когда девушек встретили пригласившие их кавалеры, от Ларисиного весеннего подъёма и следа не осталось.
Вечер был чудовищен.
Большая квартира была ярко освещена; стереосистема надрывалась так, что дрожали стены, одна из тех певичек, имя которым легион, пела о любви в выражениях ученицы ПТУ, нанюхавшейся «момента». Пахло парфюмом, мужским и женским, парфюм несло жаркими, тяжёлыми волнами, пахло жирной тяжёлой едой, пахло потом, спиртным и похотью, а Лариса почему-то не могла сбежать. Кто-то протягивал ей зажигалку — и она прикуривала, кто-то наполнял ей бокал — и она автоматически выпивала, как во сне. Она жевала что-то безвкусное, как кусок промасленной бумаги, ей было тошно, она запивала это какими-то жидкостями, тоже безвкусными в разной степени — кажется, вином, кажется, пивом… Внутренний оператор Ларисы, видимо, был изрядно пьян — изображение перед её глазами состояло из каких-то мутных смазанных пятен. Музыка стучала по её нервам, вокруг были мужчины с красными лицами и блестящими глазами, которых Лариса никак не могла запомнить по именам, они говорили о чём-то бессмысленном, и Ларисе хотелось на воздух, на чистый воздух…
Она очнулась на лестничной площадке. Рядом стоял незнакомый человек, высокий, в коже, пьяный, тискал её руку и говорил:
— …поедем отсюда? Ты, кажется, устала уже? Может, поедем ко мне — отдохнёшь…
Лариса на секунду зажмурилась, чтобы собрать разбегающиеся мысли. Вспомнила.
— Знаешь, Саша, — сказала, поднимая глаза, очень серьёзно, трезво и членораздельно, — вот я сейчас пойду к чёрту, а ты — за мной, след в след. Хорошо?
Багровое лицо её собеседника побагровело ещё больше.
— Я не Саша, я — Паша, — сказал он с горчайшей обидой. — Ты уже третий раз путаешь.
— Прости, — кротко сказала Лариса. — Сам понимаешь — Саша, Паша — какая разница…
Потом она одна брела по тёмной пустынной улице, и холодный ветер потихоньку приводил её в себя и отмывал её душу. Она думала.
Они говорят, что опасность угрожает мне от Ворона, всплывал перед глазами мерцающий текст. Но где та светлая ясность, которую он оставил мне, уходя? У меня было столько сил, столько радости — где это всё? Гости клуба, мама, Света, Антон, эти Саши-Паши… они всю мою радость вытянули. Высосали. Досуха. Ворон, милый, где ты? Ну где же ты?
Они растерзают меня на части, если ты мне хотя бы: не приснишься…
Лариса шла по обледенелому тротуару, между фонарями, из света в тень, из тени в свет, и слёзы текли по фирменному тональному крему у неё на щеках, не смывая его…
Римма стояла посреди высокого круглого зала, освещённого ярким белым светом.
Пол зала, бледные мраморные плиты, был засыпан лепестками красных цветов; по лепесткам, как по ковру, к ней шёл, мягко ступая, её астральный наставник.
В сегодняшнем видении он имел почти человеческий облик. Свечение, исходившее от его мощной фигуры, мешало Римме различить подробности, но она всё-таки видела, что на нём — что-то вроде белоснежной тоги с пурпурными лентами, золотая цепь, золотой обруч на стриженой голове… Его лицо Римма, как всегда, не могла разглядеть — в мозгу оставалось только впечатление белого сияния и острого всепроницающего взгляда. От взгляда у Риммы мороз полз вдоль спины.
Она никогда не понимала, что за чувства испытывает, когда наставник глядит на неё. Пожалуй, это была смесь благоговения, преклонения и почтительного страха. Наставник снисходил до неё — воплощение сил, стоящих неизменимо выше её, смертного человека, хоть и просветлённого.
Римма внимала.
— Сегодня ты здесь ради трёх дел, — прозвучал, дробясь эхом, мощный тяжёлый голос.
— Я готова, — сказала Римма смиренно.
— Первое. Мужчина по имени Аркадий болен из-за того, что его ежедневник забыт в доме его знакомой, Галины. Пусть он заберёт ежедневник назад. Ты запомнила?
— Да.
— Скажешь ему, что если он хочет укрепить здоровье и окончательно освободиться, то должен посещать тебя каждое полнолуние в течение года. Ты будешь совершать обряды, которым я тебя научу. Ты запомнила?
— Да.
— Второе. Ребёнок Инессы не начнёт ходить, пока она не сожжёт альбом с фотографиями выпускников колледжа. Он лежит у неё в книжном шкафу, в одной стопке с альбомами по искусству. На одной из фотографий, неважно на какой — её враг, причинивший ей вред. Сейчас его нет в городе, но он насылает зло через фотографию. Ты запомнила?
— Да.
— Скажешь, что пока ей не будет грозить ничего. Но если ребёнок заболеет снова, ей придётся прийти для совершения ритуала Небесного Щита. Ты запомнила?
— Да, — с каждым новым согласием душа Риммы наполнялась ликованием. Она сможет помочь двоим хорошим людям. Помогать людям — самое доброе дело на земле.
— Третье. Главное. Девушка по имени Лариса. Демон, которым она одержима, слишком силён. Ритуалы, свершаемые в твоём мире, помогают слабее, чем надо. Ты будешь работать здесь. Оглянись.
Римма оглянулась с замиранием сердца.
За её спиной возникло огромное зеркало, выше, чем в человеческий рост, в золотой витой раме. Зал, который отражало зеркало, был пуст и тёмен — Римма передёрнулась, не увидев своего отражения. Прямо перед зеркалом стоял трёхногий стеклянный столик. На нём Римма увидела открытую чернильницу и широкую кисть.
