Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — Вильдграф
— Рад, — произнес я заплетающимся языком и хриплым голосом, — что вам понравилось… Любуйтесь… а я пошел, пошел, пошел…
Уже перед самым поворотом меня догнал ее звонкий голос:
— Погоди!
ГЛАВА 7
— Как ты ее сумел добыть? — спросила она меня в спину почти контролируемым голосом, я понял, что если обернусь достаточно медленно, она возьмет под контроль и всю себя. — Как ты сумел?
Я обернулся медленно, мы же сыны степей, когда поворачиваемся чересчур быстро, что-то там в этикете нарушаем, когда слишком медленно — мы сами себе этикет.
Элеонора Гордая, принцесса и дочь короля Жильзака Третьего, надменно выпрямившись, уже смотрела на меня милостиво, но со снисходительным интересом крайне благородной особи.
Я хотел было ответить, не сходя с места, но, боюсь, принцесса приблизится сама, деревянными шагами вернулся и заставил себя врасти в дорожку в двух шагах от нее и даже пустить корни.
Она смотрела с легкой улыбкой, красивая и гордая, женщина не из этого века.
— Вам в самом деле, — спросил я медленно, — такое весьма любопытственно?
— Да, — произнесла она все еще ровным и уже контролируемым голосом. — Даже очень.
Я смотрел бараньим взглядом, рассказать — не проблема, важно выбрать интонацию, да слова можно подобрать такие, что вызовут любой эффект вне зависимости от того, что рассказываю…
Она смотрела мне в лицо, я чуть вздрогнул, не веря своим глазам, на бледных аристократически зауженных щеках принцессы медленно и очень четко проступил нежнейший румянец. В ее темных, как лесные омуты, глазах проступило замешательство, слишком непривычная ситуация для гордой и привыкшей только повелевать, распоряжаться и одаривать.
Я не стал ждать, когда приблизится вплотную, все равно не прижмется и не станет срывать с меня одежду, сама извиваясь, как гадюка на сковородке, в этом мире инициатива исходит только от мужчин, выпрямился и спросил в высокомерном удивлении:
— А пристало ли скромной и целомудренной девушке слушать подробности, как мужчины пируют, что говорят и что обсуждают в буйном хмелю?
Она переспросила, проигнорировав насчет скромной и целомудренной:
— На пиру?
— Ну да.
— Вам это подарили на пиру?
— Точно, — подтвердил я.
Она смотрела с непониманием в крупных строгих глазах, что уже не строгие.
— Кто мог оказаться настолько щедр?
Я пожал плечами, надеясь, что это выглядит внушительно. Мне вообще надо почаще ими двигать, у меня там и размах и хорошо развиты так называемые эполеты. Когда двигаю, всякий невольно переводит на них взгляд. Женщины поправляют прическу, чтобы подчеркнуть, какие у них пышные волосы, заодно приподнимая и демонстрируя в выгодном ракурсе грудь, а я, значит, двигаю.
— Кто мог? — переспросил я в изумлении. — Огры, конечно. Которые живут в подводной… и надводной части Великого Хребта. Им эти жемчужины попадаются постоянно.
Она ахнула, отшатнулась.
— Вы с ними пировали?
Я сказал с некоторым раздраженным непониманием:
— А с кем еще? С троллями?… Так у них ничего нет, кроме изумрудов и самоцветов. У кобольдов и то камешков побольше, у нибелунгов — золото, а жемчужины только у тех, кто дружит с морем. Еще лучше — с океаном.
Она вздрогнула.
— Вы… общались… со всеми? Даже с кобольдами?
Я поморщился.
— Да что с ними общаться, неинтересно. Проезжал как-то, посидели, поговорили… Вот огры — да, молодцы! И веселые парни. Посидели, погудели, я и не помню, кто меня домой привел… Ну, в смысле, в ту пещеру с огрихами, куда меня поселили, как знатного гостя.
Она дернулась, посмотрела со смесью страха и отвращения.
— С огрихами?
Я улыбнулся бесстыдно, напряг грудь, у меня теперь там перекатываются валики мускулов, чего раньше не было, сам любуюсь, это же надо, как круто, а женщины обычно не отрывают взглядов.
— Что делать, у них обычай такой. Знатному гостю все удовольствия. Простые они, как вот эти деревья, что с них возьмешь…
Она сказала сухо:
— Но вы-то, я уверена, взяли по полной!
— Ничуть, — запротестовал я, делая невинные глаза, я же простой варвар, — только эту жемчужину, хотя принесли и хотели подарить целую корзину! Но куда мне столько? А вот не взять хотя бы одну — обидеть, вот и выбрал самую мелкую…
Она опустила взгляд на блестящую драгоценность размером с голубиное яйцо, снова взглянула мне в лицо со странным выражением в глазах.
— Вы необычный человек, — заметила она, и я заметил, что уже в который раз говорит то «вы», то «ты». — Пришли ниоткуда, исчезаете неожиданно… И куда вернетесь? Вас кто-нибудь ждет? Кто-нибудь любит?
— Я был любим, — отшутился я, — но та собака сдохла.
Она бросила короткий взгляд по сторонам, аллея пуста в обе стороны, в кустах уже начали чирикать привыкшие к нам птицы.
— К моему отцу, — сказала она медленно и с явным усилием, — стягиваются самые отважные из мужчин, самые знатные и смелые. Я видела их всех, все стараются понравиться, все по-своему хороши, однако никто из них не решился бы даже вступиться за ту несчастную прачку!
Я пожал плечами, подумав, что как только гордая принцесса удостоверилась, что я не отправился той же ночью к прачке за платой за спасение, то и она прониклась к ней сочувствием.
— Это было нетрудно, — проговорил я, — ваша светлость. Челядь привыкла чувствовать себя хозяевами в своем дворе, обнаглела и распоясалась. Любой из ваших женихов мог бы и должен был дать им отпор. И вообще любой из мужчин.
— Но его дали вы!
— Случайность. Я просто успел раньше.
Она покачала головой, искорки в ее темных, как омут, глазах разгорались все ярче.
— Все стояли и смотрели, как вы разделались с ними жестоко и бесстрашно.
Я поморщился.
— Не употребляйте таких слов, когда говорим о челяди! Это меня больше позорит, чем…
— Мои подруги, — сказала она быстро, — уши прожужжали, какой вы красивый, гордый, отважный! Как вы стояли, как говорили, как смотрели!.. Да что они, я сама все видела.
Я снова пожал плечами.
— Я не кулачный боец, что сперва долго разжигают себя бранью. Я — воин. Либо не трогаю, либо — убиваю. Или хотя бы калечу. Главное, вывести из строя.
Ее взгляд наконец обрел прежнюю твердость алмаза. Она посмотрела на меня прямо и властно, с достойной королевской дочери уверенностью, а голос прозвучал, как королевский вердикт в исполнении глашатая на городской площади:
— Вы лучший, десятник Рич!.. И по своим подвигам вы давно уже не десятник.
Птицы в кустах притихли и начали заинтересованно прислушиваться. Кто-то завозился в гнезде, на него шикнули. Я пробормотал:
