Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — Вильдграф
Похоже, я засмотрелся слишком откровенно, даже забыл напрягать плечи и время от времени прокатывать валиками мускулов по груди. Пунцовость к этому времени уже покинула ее лицо, но тут щеки вроде бы слегка заалели снова.
— Или как, — повторила она, — это как?
— За вычетом игры в кости, — объяснил я, — все развлечения тиборца почти полностью совпадают с развлечениями его собаки. Потому мне в городе все-таки скучновато.
— А вам нужны схватки на мечах?
— Можно и на кулаках, — ответил я миролюбиво. — Но я вообще стараюсь обходиться без драк.
— Понятно, это они без вас обходиться не могут?
— Совершенно верно, — согласился я. — Есть люди, что притягивают молнии, другие притягивают деньги, третьи — женихов…
Она даже не упрекнула, что я ее упомянул в третьих, а не первых, посмотрела прямым неженским взглядом.
— А вы? Что притягиваете вы?
— Приключения, — ответил я. — А так я вообще-то домушник. В смысле, домосед. Так бы и сидел дома в степи… То в одном углу, то в другом, смотрел бы на звезды и мечтал. Все кочевники — мечтатели. Такое, бывает, намечтаем… Надо же себя чем-то занять, пока ярл Элькреф обдумывает, как помягче отказать старшему брату.
— Далеко были?
— Весьма, — ответил я. — Вельми весьма.
Она гордо вскинула голову и выпрямилась, я постарался не опускать взгляд на ее приоткрытую грудь.
— Странно, — произнесла она холодно.
— Что, ваша светлость?
— Конюхи говорят, ваш конь оставался на месте.
— Еще бы, — ответил я. — Он у меня слабенький. Пусть спит. Я и на чужих умею, представляете?
Она рассматривала меня с нарастающим раздражением, я улыбался вежливо и снисходительно, что должно злить ее еще больше. Пусть повертится, зараза, на таком огне, а то привыкла снисходительно так это оказывать благосклонность осчастливленным дуракам.
— Жучков собираете? — спросил я и указал взглядом на стебли в ее руках. — Или сорняки выпалываете? Сейчас вредители огородов просто лютуют! Но, говорят, можно колдуна позвать… За небольшую плату всех перегонит в сад соседа.
Она даже не опустила взгляд на листья в ее ладони, взгляд оставался прям, в нем проступила принцессность.
— Я не поблагодарила вас, — произнесла она контролируемым голосом, — за возвращение Камня Рорнега. Как нашего фамильного, который вы называете поддельным, хотя я не уверена, так и второго… что на золотой цепочке.
Я прервал небрежным жестом.
— Да что вы снова о такой малости! Она покачала головой.
— Это не малость…
— Для меня малость, — заверил я, с удовольствием отметив промелькнувшую гримаску недовольства. — Это, знаете ли, мужчины охотятся, а женщины хватают добычу.
Потому они остаются, а мы налегке идем дальше.
Она резко бросила в сторону листья, они упали на сверкающий золотой песок и на глазах начали скручиваться.
— Это вы так стараетесь меня оскорбить?
Я ахнул.
— Что? Да я скорее зарежусь! Или брошусь грудью на ваш острый, как мой меч, взгляд, чтоб вам было приятнее, женщины в глубине своей души все кровожадные, правда? Я переполнен, просто лопаюсь от почтения и даже почтительности к вам, ваша светлость! Я понимаю, почему у ярла Элькрефа сердце горит и рвется из-за вас…
Она вздернула надменно подбородок, но женское любопытство есть даже у гордых женщин, спросила помимо воли:
— Почему?
— Вы не просто красива, — сообщил я. — У вас особая стать! Вам будут поклоняться даже самые гордые воины, ибо вы — королева воинов! Вокруг вас женщины жеманные, манерные, флиртующие, кокетничающие, лживые — это все оправдывается женскостью, у вас этого ничего нет, но именно вы — Настоящая. И, увы, пока не вижу мужчины, который был бы вас достоин.
Она слушала, лицо теряет надменность на глазах, и хотя уши еще не развесила, но рот слегка приоткрылся, уж комплименты я говорить умею, здесь ума не надо. А я говорю очень убедительно, делаю лицо, повожу руками и плечами, подчеркивая значимость и весомость слов сына степи, что всегда прав уже потому, что сын степи и не растлен отвратительными и насквозь лживыми городскими нравами.
Наконец она опомнилась и, снова выпрямившись, постаралась взглянуть на меня с прежним высокомерием высокорожденной, что пытается вспомнить, как зовут это вот [двуногое. Их много тут суетится, богатых и знатных, а это вообще какое-то безродное… На соседней аллее показались две девушки из ее свиты, за ними топают, нетерпеливо сокращая расстояние, разряженные кавалеры из числа глиноедов. Вообще-то тиборцы, но когда вижу таких вот нафуфыренных мужчин, даже я их зову глиноедами без всякого усилия над своей политкор-ректностью.
Девушки сделали движение перейти на нашу сторону, но Элеонора нетерпеливым жестом отбросила их, как ранее сорванные листья.
Там притихли и поспешно удалились мелкими шажками. Я вытащил из кармана жемчужину и без поклона протянул принцессе, с подчеркнутым равнодушием глядя ей в глаза. Она все смотрела мне в лицо, стараясь уловить какие-то признаки почтения, услужливости, преклонения, но я глядел с вялым интересом, как на красивую женщину, и ждал с раскрытой ладонью человека, который не просит, а дает.
Она наконец опустила взгляд, лицо дрогнуло, брови в изумлении взлетели на середину лба. Не отрывая зачарованного взгляда от жемчужины, прошептала:
— Черный перл…
— Ага, — сказал я. — Он самый и есть. Там их, как грязи. Да вообще-то и похожи…
Она вскрикнула:
— Что? Эта драгоценность для тебя похожа на комок грязи?
Я взял ее за руку, она протестующе дернулась, но я разжал ей ладонь, опустил в нее жемчужину.
— Я так и думал, — сказал я с иронией, — что вас это… ха-ха!.. заинтересует.
— Заинтересует? — повторила она, словно в трансе, я все еще держал ее за руку, а принцесса смотрела мне в лицо, позабыв властно убрать ее из грубой лапищи дикого варвара. — Ну… это же черный перл…
— Черный, — согласился я, чувствуя, как ускоряется работа сердца, но замедляется речь и делается косноязычной. — Как ночь… беззвездная и безлунная…
Когда вот так наши тела почти вплотную, ей приходится слегка задирать голову, чтобы смотреть мне в глаза. Суровость и величие в этом случае испаряются без следа, даже гордость, из-за которой получила прозвище, не видна. Только прекрасные глаза, обрамленные дивными длинными и густыми ресницами, красиво загнутыми, только взгляд, в котором все отчетливее проступает…
Я сделал над собой титаническое усилие, выпустил ее руку и отступил с поклоном пониже, чтобы скрыть выражение лица.
