Александр Зорич - Люби и властвуй
– Милостивый гиазир! Мы видим смегов. Их много. Они глядят на нас из-за скалы на юго-востоке. Многие из них столпились у перевала. Вдобавок что-то неладное на дороге, ведущей в соседнее селение! ― доложил матрос, и Дотанагела с Самелланом переглянулись.
Эгин подозревал, что и пар-арценц, и капитан «Зерцала Огня» имеют за плечами богатый опыт общения с этим народом. Хотя общением непримиримые экспедиции против смегов, где обе стороны стремятся лишь к одному ― перещеголять друг друга в жестокостях, назвать трудно. Похоже, только Самеллан и пар-арценц понимали, зачем смеги ведут себя столь бессмысленно. Ибо военное искусство.в его варанской интерпретации требовало от полководцев малых армий соблюдения одного простого правила ― «или таись, или бей в спину». Бить в спину смеги, судя по уверениям матроса, не собирались.
«Стало быть, у смегов свои представления о военном искусстве», ― отметил про себя Эгин. От него-не укрылась всевозрастающая озабоченность Дотанагелы. А когда он, бледный и сосредоточенный, попросил Эгина, Самеллана, Иланафа и Знахаря оставить его одного в рыбацкой хижине на несколько минут, Эгин понял, что сейчас ему снова предстоит стать свидетелем чего-то не совсем обычного. Скорее всего демонстрации некоей неведомой мощи, некоей измененной материи. То есть ему предстоит уповать на магию, которая так и сочится с тонких пальцев пар-арценца. На магию, искоренению которой он посвятил, по меньшей мере, последние десять лет своей очень недолгой жизни.
Они покинули хижину и воззрились на горный склон, по которому вилась дорожка. Смегов было действительно много. Разведчиков, чьим искусством сливаться со скалой еще недавно восхищался Эгин, уже не было на месте. Чувствовалось, что сейчас должно произойти нечто судьбоносное. Причем это что-то будет вовсе не сражением.
Иланаф пошутил что-то насчет танцев. Самеллан зло сплюнул. Знахарь объяснил ему что-то про Хоц-Дзанг, но эти объяснения явно не вдохновили его. Вербелина и Авор стояли, обнявшись, позади всех. Как вдруг Эгин заметил на дороге, ведущей к деревушке, трех всадников.
– Ну, начало-о-сь, ― протянул Знахарь, поставив руку козырьком, чтобы солнце не крало у картины недостающих деталей.
Трое двигались к ним.
– Расступись! ― это был голос Дотанагелы. Несколько минут, проведенных им в одиночестве рыбацкой хижины, изменили его почти до неузнаваемости. Но изменения можно было уловить не только в манере держаться, не только в выражении глаз. Казалось, его волосы теперь белы не оттого, что седы, а оттого, что то не волосы, а серебряные нити. Дотанагела даже стал выше ростом. На полголовы, если не на голову. Вербелина, знавшая пар-арценца немного лучше других, смотрела на него в замешательстве ― похоже, она тоже не видела ничего подобного раньше.
Меч, яблоко и рукоять которого выглядывали из ножен, занимался каким-то необычным голубоватым свечением. На груди Дотанагелы горел амулет, который мог бы соперничать в яркости с утренней звездой.
«Куда ни плюнь, всюду измененная материя. Всюду Не-Бытующее. Похоже, чем дальше от Пиннарина и Жерла Серебряной Чистоты, тем больше магии. Если верить досужим рассказам, тут, на Циноре, даже малую нужду никто не справит без посредства изменяющего слова!» ― так думал Эгин, опасливо следя за Дотанаге-лой, который смело выступил вперед.
Перед тем как его нога коснулась первого голыша, которыми была мощена дорога, Дотанагела в неуверенности обернулся к Знахарю. Как будто в поисках совета. Эгин впился глазами в Шотора. Где же он, совет?
– Дотанагела! Я что-то не вижу их! Не знаю, что это. Ты бы лучше пока ничего не предпринимал, разве Солнечную Черту проведи на всякий случай, ― бросил встревоженный Знахарь.
Все сказанное им показалось Эгину немного странным. Во-первых, почему Знахарь отговаривает опытного Дотанагелу от действий и взамен советует ему эту сомнительную, карнавальную Солнечную Черту? Эгин помнил, что такое Солнечная Черта. Один из запрещенных фокусов ― горящая линия, которая якобы помогает против нежити, выставляя на пути последней непреодолимую преграду. К фокусникам, которые горазды проводить такие линии, всегда испытывал жгучий интерес Свод Равновесия. Сызмальства Эгин был уверен ― а именно эту уверенность в нем поддерживали наставники и начальство, ― что Солнечная, Черта это просто искусное представление, в действенность которого никто не верит. Собственно, так же, как никто не верит в нежить. На примере Солнечной Черты наставники объясняли механизм всякого искусного обмана, который иногда рядится в одежды магии.
Вот тот, что якобы старается отогнать Не-Бытующее, делает взмах мечом, во время этого взмаха искусно рассыпает перед собой горящий порошок, что-то вроде «горячей каши» в твердом состоянии. Порошок загорается, пламя высвобождает некий первоэлемент, который вызывает легкое помутнение в мозгу, а затем наступает расслабление всех мышц, а потом ― наоборот, бодрость и все такое прочее… Одним словом, Эгин был абсолютно уверен в том, что Солнечная Черта ― это бред, придуманный для того, чтобы закалять мозги мальчишкам, из которых должны вырасти, а точнее, вылупиться будущие офицеры Свода. Но и Знахарь, и Дотанагела, похоже, были совсем другого мнения.
А во-вторых, недоумевал Эгин, кого это Знахарь не видит? Смегов ― полным-полно. Они наглы и не считают нужным скрываться. Всадники видны отлично. Чтобы окончательно увериться в этом, Эгин восставил руку ко лбу ― гости ехали против света. И, о Шилол, о тысячу раз Шилол, он не увидел никого. Всадников не было. Были только кони.
Эгин подошел поближе к Знахарю, объяснив это для себя желанием получше все рассмотреть и не решаясь признаться в том, что в обществе пятнадцатилетнего мальчишки чувствует себя в большей безопасности, чем в компании Иланафа и даже Самеллана. Хотя чего было бояться? Ну не трех же коней, рысью мчащихся по нисходящей к селению дороге? Рассудок пристыженно помалкивал.
Но чем больше Эгин всматривался в движения До-танагелы, чем больше он искоса поглядьшал на Знахаря, тем сильнее сосало у него под ложечкой.
Знахаря было не узнать. Его брови сошлись над переносицей, губы сжались, а его руки бьши расставлены ладонями вовне на уровне плеч наподобие листьев лотоса. Все его внимание, казалось, было сосредоточено на мече Дотанагелы, который уже был извлечен из ножен и теперь был уперт острием в землю, Эгину хватило сообразительности воздержаться от вопросов, хотя многие, слишком многие вопросы саднили в мозгу и жгли язык. Например, отчего эти кони скачут круп к крупу, хотя на них нет седоков. Отчего они не оседланы, хотя и взнузданы, а гривы их богато украшены чем-то пестрым ― лентами, бусинами, цветами? Да и что это вообще за странные кони ― Эгин был готов биться об заклад, что никогда не видел похожих тварей ни в Варане, ни за его пределами. Длиннющие ноги с пучками рыжей шерсти возле бабок, широченные копыта, тощие крупы и длинные узкие морды с непостижимо странными глазами. «Что это у них с глазами, Шотор?» ― почему-то именно этот вопрос больше всего хотелось задать Знахарю, и воздержание от которого вызывало то, все нарастающее и нарастающее с каждой минутой беспокойство. Эгину даже начало казаться, что, знай он совершенно точно, что это за диковинные твари, не столько уродливые, сколь необычные, на душе у него сразу просветлело бы, а от тревоги не осталось бы и следа. Сознаться себе в том, что это самообман, у Эгина, как ни странно, не хватило духу.
